"Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое" - читать интересную книгу автора

бремя человеческой неудовлетворенности и человеческого несовершенства. Но он
сравнивает себя с существом, которое способно на одни только указанные
действия, именуемые неэгоистическими, и которое живет в постоянном сознании
самоотверженного настроения, - с Богом; и благодаря тому, что он смотрит в
это светлое зеркало, его собственное существо кажется ему темным и
необычайно искаженным. Далее, мысль об указанном существе пугает его,
поскольку оно предносится его воображению как карающая справедливость; во
всевозможных крупных и мелких событиях своей жизни он усматривает его гнев и
угрозы и даже заранее предвкушает те истязания, которым подвергнет его этот
судья. Кто поможет ему в такой опасности, которая ввиду безграничной
длительности наказания своей чудовищностью превосходит все другие
представляемые ужасы?
133
Прежде чем изобразить это состояние в его дальнейших последствиях, мы
должны все же признаться себе, что человек попал в него не благодаря своей
"вине" или "греху", а благодаря ряду заблуждений разума; что если его
собственное существо представлялось ему столь темным и ненавистным, то это
была вина зеркала, и что названное зеркало есть его собственное создание -
весьма несовершенное создание человеческого воображения и рассуждения.
Прежде всего существо, которое способно к одним только чисто неэгоистическим
действиям, еще более фантастично, чем птица Феникс; его даже нельзя себе
отчетливо представить уже потому, что все понятие "неэгоистического
действия" при строгом исследовании улетучивается, как дым. Никогда человек
не делал ничего, что было бы сделано исключительно для других и не имело бы
никакого личного мотива; да и как мог бы он сделать что-либо, что не имело
бы отношения к нему, т. е. было бы лишено внутреннего принуждения (которое
ведь должно иметь основой какую-либо личную потребность)? Как могло бы ego
действовать помимо ego? - Напротив, Бог, который есть всецело любовь, как
это иногда принимается, был бы не способен ни к какому неэгоистическому
поступку; но при этом следовало бы вспомнить мысль Лихтенберга, относящуюся,
правда, к несколько более низкой сфере: "Для нас невозможно чувствовать за
других, как принято говорить; мы чувствуем всегда лишь за себя самих.
Сказанное звучит жестоко, но оно вовсе не таково, если его правильно понять.
Человек не любит ни отца, ни матери, ни жены, ни детей, а всегда лишь
приятные ощущения, которые они ему доставляют", или, как говорит Ларошфуко:
"Si on croit aimer sa maitresse pour l'amour d'elle, on est bien trompe".
Почему действия любви ценятся выше, чем иные действия, - именно не по
существу, а ради их полезности, - об этом можно узнать в упомянутых уже выше
исследованиях "о происхождении моральных чувств". Но если бы человек пожелал
быть вполне подобным такому Богу любви, делать и искать всего для других и
ничего - для себя, то это невозможно уже потому, что он должен очень много
делать для себя, чтобы вообще быть в состоянии сделать что-либо из любви к
другим. Далее, это предполагает, что другой человек достаточно эгоистичен,
чтобы постоянно принимать эти жертвы, эту жизнь ради него; так что любящие и
самоотверженные люди заинтересованы в сохранении бессердечных и неспособных
к самопожертвованию эгоистов, и высшая нравственность, для своего же
существования, должна была бы прямо требовать существования
безнравственности (чем, правда, она отменяла бы самое себя). - Далее:
представление о Боге беспокоит и порабощает нас до тех пор, пока мы в него
верим, но как оно возникло - это при современном состоянии