"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Давид Штраус, исповедник и писатель"" - читать интересную книгу автора

всеми другими утешениями, безвозвратно исчезли" для того, кто "хотя бы
только одной ногой" стоит на точке зрения Штрауса (стр. 364). Это что-нибудь
да значит, если какая-нибудь религия так или иначе воображает себе небо, и
если правда, что христианская религия не знает другого занятия кроме музыки
и пения, то это не может служить утешением для штраусовского филистера. В
книге признаний есть одна райская страница - страница 294. Главным образом
разверни этот пергамент, осчастливленный филистер. В нем все небо опускается
к тебе. "Мы хотим только намекнуть, как мы действуем, - говорит Штраус, - и
как мы действовали долгие годы. Рядом с нашим призванием - ведь и мы
принадлежим к разным видам призваний, - не одни только ученые и художники,
но и чиновники и военные, промышленники и помещики, и, еще раз повторяю, нас
не мало, а много тысяч, и мы не из худших в стране; итак, рядом с нашим
признанием, говорю я, мы стараемся иметь ум как можно более открытый для
всех высших интересов человечества; в последние годы мы принимали живое
участие в великой национальной войне и в восстановлении немецкого
государства и чувствуем себя в этой, столь неожиданной и счастливой перемене
судьбы нашей много пережившей нации, возвышенными духовно! Понимаю этого мы
помогаем нашими историческими трудами, которые теперь сделались легки и для
неученого человека, так как существует целый ряд исторических сочинений,
написанных в национальном духе; кроме того, мы стараемся расширить наше
естествознание, и в этой области у нас тоже нет недостатка в популярных
пособиях, наконец, в сочинениях наших великих писателей и, при исполнении
произведений наших знаменитых виртуозов, мы находим поощрение и для духа и
для мужества, для фантазии и юмора, поощрение, не оставляющее желать ничего
большего. Так мы живем, как благодетельно проводим жизнь".
"Вот наш человек!" - восклицает филистер, читая это, потому что мы
действительно так живем и все время так. И как хорошо умеет он описать
положение вещей. Что иное может он, напр., понимать под историческими
произведениями, которыми мы помогаем пониманию политического положения, как
не чтение газет? Что иное, как не ежедневное посещение пивной, подразумевает
он под принятием живого участия в созидании немецкого государства? А
прогулка по зоологическому саду? Не есть ли она простое "популярное
пособие", которым мы распространяем наше естествознание. Наконец - театры,
концерты, из которых мы приносим домой "поощрение фантазии и юмора",
"поощрение, которое не оставляет желать ничего лучшего... как достойно и
остроумно говорить обо всем возбуждающем сомнения. Вот это наш человек, наш,
потому что его небо - наше небо!"
Так восклицает филистер, и если мы не настолько удовлетворены, как он,
это ему все равно, что мы желали бы знать еще больше. Скампер говорил
обыкновенно: "Что нам за дело, пил ли Монтэнь красное или белое вино". Но
как должны бы мы ценить такое точное объяснение в данном серьезном случае.
Как бы нам узнать, сколько трубок выкуривает в день филистер, следуя
догматам новой веры, какая газета симпатичнее ему за утренним кофе? Это
самое горячее проявление нашей любознательности. Только в одном случае мы
узнаем больше и, по счастливой случайности, нападем на это учение о небе,
именно в тех маленьких эстетических частных квартирах, которые посвящены
великим писателям и виртуозам, в которых филистер "развивает" себя, в
которых даже, согласно его собственному признанию, "выводятся и смываются
все его пятна".
Итак, нам следует смотреть на эти частные квартирки, как на