"Фридрих Ницше. Несвоевременные размышления: "Рихард Вагнер в Байрейте"" - читать интересную книгу автора

серьезности, для глубокой святой серьезности! Шумиха слов, которую культура
доселе поднимала вокруг искусства, ощущается нами теперь как бесстыдная
назойливость. Все нас обязывает к молчанию, к пятилетнему пифагорову
молчанию. Кто из нас не осквернял себя отвратительным идолопоклонством пред
современным образованием! Кто не нуждался в очищающей воде! Кто не слыхал
увещевающего голоса: молчать и быть чистым! Молчать и быть чистым! Только
мы, внемлющие этому голосу, сподобились той широты взора, которая нужна,
чтобы созерцать байрейтское событие; и именно в этом заключается великое
будущее этого события.
После того, как в один из майских дней 1872 г. был заложен первый
камень на байрейтской возвышенности, Вагнер возвращался с некоторыми из нас
в город; шел проливной дождь, и небо заволокло тучами. Он молчал,
погруженный в себя, и при этом долго смотрел проникновенным взором, который
не опишешь словами. В этот день он начинал свой шестидесятый год: все
прошлое было подготовлением к этому моменту. Известно, что люди, в опасные и
вообще важные моменты своей жизни, в состоянии охватить посредством
бесконечно ускоренного внутреннего созерцания все пережитое и с редкой
отчетливостью вновь распознать как ближайшее, так и отдаленнейшее. Что видел
Александр Великий в то мгновение, когда он заставил Европу и Азию пить из
одной чаши? Но что созерцал Вагнер, погруженный в самого себя, размышляя о
том, чем он был, чем стал и чем будет, - об этом мы, ближайшие ему люди,
можем до известной степени догадаться. Только этот вагнеровский взор дает
нам уразуметь его великое дело - и в этом уразумении найти залог
плодотворности последнего.


2

Было бы странно, если бы то, что человек больше всего любит и лучше
всего умеет делать, не проявилось во всем складе его жизни; напротив, у
высокоодаренных людей жизнь становится отображением не только характера, как
у всякого смертного, но прежде всего отображением и интеллекта и
свойственных ему дарований. Жизнь эпического поэта будет заключать в себе
нечто эпическое, - как это, между прочим, заметно у Гете, в котором немцы
совсем неправильно привыкли видеть преимущественно лирика: жизнь драматурга
будет протекать драматически.
Драматизм в развитии Вагнера нельзя не заметить с того момента, когда
господствующая в нем страсть осознала самое себя и овладела всей его
натурой; тем самым пришел конец исканиям на ощупь, блужданиям и всякого рода
уклонениям в сторону, и в самых запутанных его путях и странствиях, в его
часто фантастических планах господствует единая внутренняя закономерность,
единая воля, которая нам их объясняет, как ни странно звучат порой эти
объяснения. Но был и додраматический период в жизни Вагнера - его детство и
юность, и нельзя пройти мимо них, не натолкнувшись на загадку. Его детство и
юность далеко не предвещают будущего Вагнера, и то, что теперь, оглядываясь
назад, можно было бы принять за предвестие, оказывается ближайшим образом
лишь совокупностью качеств, которые могут возбудить скорее сомнение, чем
надежду: дух беспокойства и раздражительности, нервная суетливость в погоне
за сотнями вещей, страстная любовь к почти болезненным, напряженным
настроениям, внезапные переходы от моментов полного душевного покоя к