"Элла Никольская. Русский десант на Майорку (криминальная мелодрама в трех повестях, #1) " - читать интересную книгу автора

кастеляншей. А дед в шахте. Он сейчас на пенсии, старый совсем.
- Где они живут, не знаете?
- Татарская тринадцать, - без запинки ответил Еремин, - только Греты
нет, она как уехала в тот день, когда фабрика сгорела, так больше и не
появлялась.
Мне бы спросить, откуда ему это известно, но другая мысль заслонила
готовый сорваться вопрос:
- Как вы сказали - Грета? То есть, Маргарита...
- Ну да. Они ж немцы. Дома её Гретхен зовут. Как в опере "Фауст".
Гретхен! Вот какое слово выкрикнула нам вслед женщина в ГУМе, - слово,
которое выпало из моей памяти: имя - не имя...
Нет, не обрести мне почвы под ногами в этом странном городке,
несостоявшемся Багдаде. Все зыбко, все непредсказуемо. Может, неведомая
Маргарита и есть моя жена? Что за дикая мысль! Не более, впрочем, дикая,
чем вся эта история.
- А как она выглядит, эта Гретхен? Блондинка?
Столь простодушным вопросом я, кажется, напомнил лейтенанту Еремину о
его профессиональном долге, пробудил в нем бдительность.
- Собственно, что вы пытаетесь узнать, гражданин... - он сделал паузу,
рассчитывая услышать имя не в меру любопытного посетителя и, не услышав
его, поднялся во весь свой прекрасный рост, выпрямился...
- До свиданья, спасибо, - пробормотал я поспешно и ушел.
...Татарскую улицу я нашел без труда: первый же прохожий объяснил, что
надо вернуться к вокзалу, пересечь по мосту железнодорожные пути, а на той
стороне снова спросить. Так я и поступил.
"Та" сторона оказалась гораздо привлекательней, чем "эта". Лабиринт
обжитых, уютных улочек, заборы то глинобитные, то деревянные. За ними
разнокалиберные домишки, собаки гавкают, когда проходишь мимо, белье сохнет
на веревках - все это отдаленно напоминает дачный подмосковный поселок,
только воздух не тот, другие запахи: пахнет зацветшей, гниловатой водой из
арыка, какой-то экзотикой, растущей на грядках за заборами, и чем-то
съедобным - видно, еду готовят прямо во дворах.
Дом номер тринадцать был отгорожен от улицы добротным, недавно
покрашенным в зеленый цвет штакетником, который позволял разглядеть, что и
дом, хоть невелик, но тоже крепок и покрашен: светло-коричневый, с зелеными
веселыми ставнями, а перед домом цветник, и уж тут розы так розы, не то что
беспризорницы возле гостиницы.
Старик, вышедший на мой стук, придерживал за ошейник большого
желто-белого пса, который отнесся ко мне миролюбиво, только обнюхал
деловито пропылившиеся ботинки. Комната, куда меня провели, никак не
соответствовала всему, что мне до сих пор довелось увидеть в этом городе.
Будто кто-то нарочно вздумал воспроизвести старорежимный, мещанский,
провинциальный до комизма стиль: подушечки с вышитыми надписями, буквы
неразборчивые, готические, что-нибудь поучительное наверняка, кружевные
салфетки, цветущая герань на подоконнике. Стекла в буфете так и сверкают, а
за ними сверкает выставленная напоказ посуда. Этот неожиданный интерьер
заставил меня подумать, что, возможно, та, кого я ищу, жила некогда в этом
доме. Дело в том, что моя молоденькая жена именно такой стиль пыталась
внедрить в мою захламленную, от века не ремонтированную московскую квартиру
- и отчасти преуспела. Мамина бывшая спальня, которая теперь служила