"Элла Никольская. Русский десант на Майорку (криминальная мелодрама в трех повестях, #1) " - читать интересную книгу автора

почестями, льготами и репутацией героев-спасителей отечества... Впрочем, на
почести и репутацию мы не посягали, отбирали кое-какие материальные
ценности...
Он любил поговорить на эту тему, мой папаша, особенно когда выпьет. И
при всей своей к нему неприязни чувствовала я в его рассуждениях правду и
логику. Плох Барановский, слов нет, - но ведь клиенты-то куда хуже!
Барановский собственноручно добыл где-то и принес мне "Архипелаг ГУЛАГ":
вот почитай, только не показывай никому, опасная книга. Это ещё только
начало, продолжение следует... Я читала, и все дрожало у меня внутри.
- Мама, мамочка, - говорила я, - Выходит, он прав?
А она не спорила, не возражала, не соглашалась, я перестала ждать от
неё ответа, она молчала неделями. Но Барановский её не щадил: на "промысел"
брал непременно и в Москву, и в Питер: нужны лишние глаза. Без нас у него
чаще случались проколы, попадались строптивые, коварные клиенты: угрожали,
а то и прямое сопротивление оказывали...
Поведать обо всем этом Всеволоду? Невозможно - я постаралась смягчить
как-то, изложить все пунктиром, без подробностей, Так примерно: отец
работал когда-то в архивах КГБ, раздобыл кое-какие материалы,
компрометирующие некоторых его сотрудников. Те преследуют его. По извечным
законам охранки шантажируют, стараются замазать и его самого, и нас, его
близких. Вот почему он в тюрьме, а нас разыскивают. Мама от всего этого
рассудка лишилась - ты же сам видел...
Первый шок прошел - Всеволод переварил, осмыслил мой рассказ, оправдал
меня, а если точно, спрятал голову под крыло, такая у него манера уходить
от неприятностей, это в его правилах, как заметил однажды Коньков, приятель
его... И слава Богу.
Оправдание я и сама себе могу сыскать: я же не своей волей, я все
время хотела вырваться в другую, честную жизнь, но боялась за маму,
Барановский её запугивал. Вот и кончилось психушкой, неспроста она так
уходила в себя, молчала, разговаривать не хотела даже со мной. Однажды
сказала что-то насчет высшего суда, Божьего - но, как я её не теребила,
слова больше не проронила... Для неё - дочки Хельмута Дизенхофа,
почтенного, уважающего себя и других, "промысел" был проклятием, стыдом,
грехом, ничто не скрашивало этот промысел в её глазах - ни азарт, ни
сознание, что вершится справедливость. Риск для неё прелести не имел,
добыча и вовсе не интересовала.
Я - совсем другое дело, я дочь Барановского, плоть от плоти, и мама
знала это про меня. Потому разговаривать со мной и не хотела. Не могла. А я
всегда так любила ее...
...Великий момент - встречу с морем - я прозевала. Туапсе давно
проехали, когда я, выглянув в окно, обнаружила, что наш поезд будто повис в
воздухе. День стоял туманный, линия горизонта неразличима, парим себе в
серо-голубой пустоте... До Сухуми оставалось несколько часов пути, и я уже
не отходила от окна: ярко размалеванные, открыточные пейзажи прогнали
воспоминания... Проснулся Павлик - мы позавтракали, или то был уже обед? И
я стала собирать вещи.
Застенчивая носатая седая дама и при ней черноусый плечистый молодец -
сосед Илико, как объяснила уважаемая Вардо, - ждали именно в той точке
перрона, где остановился наш вагон. Вардо приняла из моих рук Павлика,
плечистый Илико - чемодан и сумку, и я ступила налегке на теплую сухумскую