"Б.Николаевский. История одного предателя" - читать интересную книгу автора

Крушевана, назвав его одним из немногих русских писателей, которые "не
подкуплены евреями".
Только в интимных письмах к своему другу, С. Н. Трубецкому, Лопухин
позволял себе высказывать либеральные мысли, - после смерти Плеве он, глава
всей полиции империи, не без удивления узнал, что за этой его перепиской
велось самое тщательное полицейское наблюдение, доклады о результатах
которого сообщали непосредственно министру... Открыто же Лопухин
солидаризировался со всем, что делал Плеве, выступая старательным и
послушным исполнителем наиболее реакционных распоряжений последнего. Плеве
знал, что делал, когда брал молодого либерального карьериста в свои
ближайшие помощники: у подобных людей интересы карьеры всегда берут верх над
всеми иными соображениями.
Свой штемпель Лопухин поставил и на работе Департамента по насаждению
провокации, - работе, которая особенно пышным цветом начала распускаться
именно в эти годы. В частности именно он во многом содействовал карьере
Азефа, хотя уже в то время понимал, что работа последнего переходит грань
допустимого даже с точки зрения весьма растяжимой полицейской морали. Именно
он, с прямого одобрения Плеве, еще осенью 1902 г. разрешил Азефу войти в
Боевую Организацию.
Конечно, при этом и он, и Плеве, были уверены, что они будут держать в
своих руках Азефа, - а через него и всю Боевую Организацию. И вот теперь,
через шесть лет, на перегоне между Кельном и Берлином, из рассказа Бурцева
Лопухин узнавал, каковы были действительные результаты их старого решения:
указанный их агент, - этот "Раскин" рассказа Бурцева, - не просто вошел в
состав этой Организации, - после ареста Гершуни он стал ее главным
руководителем и подготовил все ее выступления; в частности он
непосредственно руководил организацией убийства Плеве...
Смерть последнего была первым жестоким ударом для служебной карьеры
Лопухина: Плеве был его главной опорой, главным покровителем. В конечном
итоге с момента смерти Плеве на всех честолюбивых планах Лопухина был
поставлен крест. Если бы Плеве остался жить, все могло бы пойти по иному...
И вот теперь выяснялось, что эта смерть была подготовлена никем иным, как
его, Лопухина, агентом, - тем, на вступление кого в ряды террористов и Плеве
и он, Лопухин, дали свое согласие. Неужели все это было правдой?
До сих пор Лопухин спокойно слушал рассказ своего собеседника, - хотя и
было заметно, что интерес его постепенно возрастает. Худощавый, подвижный,
типичный русский "нигилист" старого времени и по одежде, и по замашкам,
Бурцев сильно волновался. Он жестикулировал, привскакивал на вагонном
диванчике, сам перебивал себя, повторялся, вновь и вновь возвращаясь к тем
эпизодам, которые ему казались наиболее значительными, - и все время с
жадным вопросом в глазах смотрел на Лопухина, стараясь уловить оттенки его
настроений. Но это лицо ни о чем, кроме растущего интереса к рассказу, не
говорило. Человек, умевший хорошо владеть собою, и к тому же большой барин,
Лопухин сидел, не проронив ни одного слова, почти не двигаясь, и только
испытующе всматривался в собеседника своими немного раскосыми, - старая
примесь монгольской крови! - глазами. Но когда Бурцев дошел до рассказа об
убийстве Плеве, хладнокровие изменило Лопухину. "С крайним изумлением, как о
чем-то совершенно недопустимом, - вспоминает Бурцев, - он спросил меня:
- "И вы уверены, что этот агент знал о приготовлениях к убийству
Плеве?"