"Кэтрин Николсон. Лунные грезы " - читать интересную книгу автора

плоскую картонку. Крышка легко поднялась, и в комнате повеяло любимыми
духами матери. "Бег времени". Почти неуловимый сладостно-горький изысканный
аромат средиземноморских ночей. Она вспомнила, как совсем девчонкой любила
наблюдать за матерью, когда та одевалась к вечеру. Мария обычно слегка
притрагивалась пробочкой к запястьям и груди и лишь потом очень аккуратно
румянила себе щеки.
Девушка осторожно сняла несколько слоев серой папиросной бумаги, будто
перелистывая страницы старого дневника. Из-под них показалась играющая
всеми цветами радуги ткань. Корри совсем забыла, как она отражает свет,
подобно черной жемчужине.
Девушка, едва дыша, извлекла роскошное платье, окутавшее ее руки
сверкающим водопадом, и бережно уложила на постель. Вот оно, во всей своей
великолепной, роковой славе. Талисман. Фамильная драгоценность. Баленсьяга
<Баленсьяга Кристобаль (1895-1972) - испанский кутюрье. Новатор в области
женской моды.>. Наряд, сияющий оттенками полуночного неба или рыбы в
глубоком темном море. В складках прошитого черными нитями шелка сверкали
зеленые, серебряные и фиолетовые всполохи, как молнии среди грозовых туч.
Корри благоговейно подняла платье за плечики и приложила к себе. Цвета
ежеминутно менялись, словно живые. Баленсьяга. Платье всегда распаковывали
и укладывали в первую очередь. Даже если мать и дочь бежали из отеля под
покровом ночи, оставляя почти все вещи в счет непомерно возросшего долга,
это платье всегда было с ними. Их общий секрет, тайный порок, символ
блестящего прошлого, надежд на будущее. И вот теперь оно в ее руках,
бессильно повисшее, невинное с виду, будто чаша с отравленным вином.
- Это, - говаривала мать, дотрагиваясь до жесткого шелка с чем-то
вроде гордости, но так осторожно, как если бы оно могло внезапно ее
укусить, - это надо надевать лишь в самом крайнем случае.
Она надолго замолкала, любуясь смелым покроем, вспоминая о целом
состоянии, уплаченном за платье, но более всего горюя об Антонио,
настоявшем, чтобы она купила безумно дорогой наряд в тот единственный
проведенный в Париже день. И все лишь потому, что он так шел к ее
золотистой коже...
Корри, охваченная внезапным сомнением, снова разложила платье на
кровати. Осмелится ли она его надеть? Оно скорее пристало взрослой женщине,
уверенной в себе и своих силах. Даже мать взирала на него с почтительным
восторгом. И надевала всего однажды, хотя сказала потом что оно из тех
туалетов, о которых можно только мечтать.
Что же, существует единственный способ выяснить, так ли это.
Корри быстро сняла униформу горничной. Прохладная ткань скользнула по
плечам, и девушка почему-то ощутила, что пересекла некий рубеж и отныне
жизнь уже никогда не будет прежней. Почти не помня себя, она извернулась,
чтобы застегнуть ряд крючков на спине. Кроме платья, в картонке оказалась
еще пара вечерних босоножек из кожи ящерицы, с высокими, чересчур высокими
для нее каблуками.
- Ни одна женщина не может считать себя таковой, - наставляла мать, -
если не пройдется на шпильках по Елисейским полям в час пик.
Так вот каково это - быть женщиной! Да она едва держится на ногах!
Корри сосредоточилась, стараясь привыкнуть к новому положению,
чувствуя, как тягучее напряжение растекается от щиколоток по спине. Сделав
первый робкий шажок, она повернулась к зеркалу.