"Владимир Николаевич Николаев. Якорь спасения [NF]" - читать интересную книгу автора

еще и улыбнется фортуна? А потом, не единым же хлебом живы поэты.
- Что касается поэтов, то ты, пожалуй, и прав, - согласился Кузин, -
но у тебя семья, она без хлеба насущного не обойдется. Так что обожди с
уходом. Попробуем машину, успеешь еще всех и вся послать к чертям.
Аскольд без видимого энтузиазма согласился с таким выводом.
- Может, тебе по-дружески подкинуть монет? - участливо глянул на
друга Никодим Сергеевич и повторил: - По-дружески.
- Не поможет, - горько покачал головой Чайников. - Так что спасибо,
дружище.
Друзья допили кофеек, Никодим Сергеевич с учтивой улыбкой
рассчитался, и они удалились.


Глава третья,
в которой повествуется о начале событий

Может, это и покажется кому-то странным, но первоначальное
скептическое отношение Аскольда Чайникова к заманчивому предложению друга
скоро начало улетучиваться. "Как было бы здорово, если бы и в самом деле
такое оказалось возможно", - мечтал Аскольд, сидя в своем кабинетике под
лестницей.
Самотеком он теперь занимался с еще большим отвращением. И занимался
потому, что заявление об уходе подавать никак не решался. Гора рукописей
угрожающе росла, и Чайников чувствовал, что вот-вот его потребует к ответу
сам Кавалергардов.
От одной мысли о неизбежной встрече с Кавалергардовым Чайникова
бросало в дрожь. Но душа поэта легка и отходчива. Через несколько
мгновений разгоралась надежда не совсем даже определенная, четко, так
сказать, не очерченная, но все же основанная пусть на несбыточном обещании
старого друга. Одного обещания порой вполне достаточно, чтобы глядеть в
будущее безбоязненно, с ожиданием нечаянных радостей.
Кое-кто, возможно, посчитает моего героя непростительно
легкомысленным. Допускаю, что это так. Не знаю, удавалось ли кому-нибудь
встречать живого поэта, совершенно лишенного легкомыслия. Я таких не знаю,
хотя и перевидал на своем веку довольно. Поэтому не могу полностью
защитить, при всем желании, от подобных подозрений моего Чайникова. Но и
при этом скажу: при всем легкомыслии и даже некоторой беззаботности,
сквозившей в его настроении, с каким Аскольд в последние дни являлся на
службу, наш поэт не был лишен и делового расчета. Рассуждал он при этом
примерно так: будет у него умная машина Кузина, и случится так, что она
окажется годной - дела образуются лучшим образом, а лопнет вся затея -
хочешь не хочешь, придется хлопнуть дверью. И уж чем громче, тем, пожалуй,
и лучше. Уходить по-тихому Чайникову почему-то казалось дурным тоном.
Через силу почитывая самодеятельные романы, рассказы, повести, поэмы,
Аскольд все чаще прикидывал, каким образом в их достоинствах и недостатках
станет разбираться хитрая машина. Если сначала это казалось совершенно
несбыточным, то теперь при медленном чтении и обдумывании, отлично видя
схематизм сюжетных ходов, примитивные характеры героев, скроенные по
шаблону, штампованный язык, он все больше верил в то, что даже и не
слишком мудрая машина безошибочно и легко сможет отсортировать все эти