"Владимир Николаевич Николаев. Якорь спасения [NF]" - читать интересную книгу автора

вращался во всевозможных сферах, ухитряясь жить одновременно в городе и на
даче. Он каким-то образом приспосабливался жить так, что никто - ни жена,
ни его преданная личная секретарша Лилечка, ни даже шоферы, постоянно
обслуживавшие Кавалергардова, - положительно не мог сказать, где он в
данную минуту находится и где объявится через час.
В не столь давние годы Илларион Кавалергардов расходовал свою энергию
на творчество - он слыл плодовитым кинодраматургом. Каждый год на экраны
выходил фильм, поставленный по его сценарию, а в иные годы и два.
Случалось, что сценарий превращался в пьесу и продолжал победное шествие
на подмостках театров. Но в последние годы то ли Илларион Варсанофьевич
исписался, то ли уж слишком сильно закрутила его жизнь, фильмы по его
сценариям ставились все реже.
Еще не столь давно услужливые критики превозносили Кавалергардова
чуть ли не до небес, даже называли королем экрана и телевизора. Но это
было и отошло. С некоторых пор слава его начала заметно тускнеть, имя
стало забываться не одними зрителями, а и кинорежиссерами и критиками,
хотя у Иллариона Варсанофьевича еще по-прежнему среди них оставалась
пропасть друзей, охотно садившихся за его гостеприимный стол на городской
квартире и на даче.
Теперь он добивался преимущественно одного: чтобы как можно чаще его
имя мелькало на страницах печати, чтобы в обзорах не пропускали, интервью
почаще брали, о былых заслугах читателям напоминали, в перечнях не
пропускали. Ко всяким упоминаниям он был ревнив. Не дай бог, если его
фамилию в информационном сообщении о каком-то заседании вычеркивали при
сокращении перечня тех, кто присутствовал или выступал. Редактору такого
издания Кавалергардов устраивал шумный скандал, требовал непременного
наказания сотрудника, готовившего материал. Все это делалось для того,
чтобы в следующий раз неповадно было вычеркивать его фамилию даже при
самой крайней необходимости сократить материал. Пусть кого угодно другого
сокращают, но только не Кавалергардова! Такого принципа он считал
необходимым держаться неукоснительно. Дай волю, сегодня сократят не
задумываясь, а завтра и хулить начнут без зазрения совести, а там и
забвению предадут, забудут, что такой и на свете существует. А забвения
Илларион Варсанофьевич боялся пуще всего. Можно сказать, до жути
смертельной.
На творчество теперь, по совести говоря, уходило не так много
эмоциональной энергии, о сохранении которой Кавалергардов так заботился.
Она ему при разнообразии и широте деятельности ой как еще была нужна. При
невероятно уплотненном бюджете времени Илларион Варсанофьевич ежедневно
вырывал несколько драгоценных минут для того, чтобы внимательнейшим
образом разглядеть свое лицо в зеркале.
Если мутноватые белки настораживали, то отменялись назначенные
встречи, переносились запланированные нагоняи, им наступал все же свой
черед, ибо Кавалергардов никогда ничего и никому не прощал или прощал лишь
только в самых крайних случаях и в силу особой необходимости,
задерживалось решение зависящих от него вопросов. Все успеется, все
сделается, главное - сберечь драгоценную эмоциональную энергию и здоровье.
Так вот неожиданно отменился и запланированный для Аскольда Чайникова
назначенный загодя строгий нагоняй.
Почти ежевечерне к Чайникову в редакцию наведывался Никодим