"Владимир Николаевич Николаев. Якорь спасения [NF]" - читать интересную книгу автора

Сергеевич.
- Это м-мои сти-ихи, - смущенно пролепетал, слегка заикаясь,
Чайников.
- Давай и их! - бодро предложил Кузин.
- Да, но...
- Боишься?
- Откровенно говоря, страшновато.
- Стихи-то считаешь как, приличные?
- Вроде бы удались.
- Так давай.
- А вдруг...
- Ничего, не умрешь... А потом, лучше знать правду, чем заблуждаться
на собственный счет.
- А, была не была, - с отчаянной решимостью произнес Чайников и сам
отправил рукопись в машину.
Пока аппарат переваривал, урча, текст, поэт ощутил столь сильное
сердцебиение, что едва не лишился чувств и сто раз успел пожалеть о том,
что решился на такое испытание, которое сейчас представлялось ему хуже
казни. В отчаянии он молил, кого и сам не знал, о том, чтобы только не
вспыхнула позорная красная шкала, чтобы не видеть этого смертельно
режущего цвета. В страхе Чайников даже крепко зажмурился.
Когда машина перестала урчать, он, не открывая глаз, дрожащим голосом
спросил:
- Ну что там?
- Дело, - твердо сказал Никодим Сергеевич и обнял дрожащего друга. -
Дело, понимаешь, дело. Перестань трястись!
И все равно прошла еще минута, пока Чайникову удалось унять
колотившее его волнение и он наконец открыл глаза.
Волнение сменилось жарким ощущением счастья, ибо он твердо знал
теперь, что спасен. И еще безмерно счастлив был от того, что снова обрел
уверенность - и после длительного творческого простоя, когда стихи почти
не писались и его никто не хотел печатать, он сохранил все же способность
творить.
Большего счастья Чайникову в этот день и не нужно было.


Глава четвертая,
в которой судьба Аскольда Чайникова заметно меняется к лучшему

Кавалергардов являлся в редакцию по собственному усмотрению и
желанию, требуя в то же время от сотрудников строжайшей дисциплины. Он был
твердо уверен, что его дело давать направление и следить за тем, как
выдерживается это направление, а работать обязан аппарат.
В самом этом факте ничего предосудительного нет, и, упоминая об этом,
автор не пытается бросить тень на кого-нибудь из главных редакторов, и на
Иллариона Варсанофьевича, в частности. Отнюдь. Ведь надо принять во
внимание и то, что Кавалергардов был не только главным редактором толстого
литературно-художественного журнала, что само по себе обременительно,
правда, от этого тяжкого бремени почему-то никто не спешит избавиться, но
одновременно и членом редакционных советов нескольких издательств,