"Владимир Николаевич Николаев. Якорь спасения [NF]" - читать интересную книгу автора

человека, а на чей-то поверхностный взгляд был даже явно обижен судьбой,
чувствовал себя сегодня куда лучше, чем вчера, позавчера и даже на прошлой
неделе. А это, согласитесь, можно считать определенной степенью того
неопределенного понятия, которое мы обозначаем словом "счастье". И на
Аскольда действовала весна, и он не представлял собой исключения. Что же
такого, что он одет похуже не только Никодима Сергеевича, а и многих
других встречных. Пальто на нем из какой-то неопределенной ткани, явно не
слишком искусного синтетического происхождения, к тому же видавшее виды,
застегнутое всего лишь на две болтающиеся пуговицы.
И в таком одеянии вид у Аскольда Чайникова лихой. Ворот слегка
приподнят сзади, жилистая шея обмотана скрученным-перекрученным
дешевеньким цветастым кашне. На голове не дорогая фасонистая шляпа, а
всего-навсего лохматая, потертая на сгибах ушанка из отходов цигейки. Но и
она задорно сдвинута на затылок. А на башмаки Чайникова лучше и не
смотреть. Они еще вполне крепкие, но так давно не чищены, что кажутся
покрыты не только грязью, а старой плесенью. Жена Аскольда, как говорится,
выше головы занята детьми и хозяйством, ей, бедной, не до внешности мужа,
а самому Чайникову следить за ботинками как-то и ни к чему.
Аскольд идет не столь размашисто, не улыбается широко встречным, взор
его не говорит и не устремлен вперед, а, наоборот, даже несколько обращен
в себя, и на лице такое выражение, будто обладатель его неожиданно выиграл
в лотерею пятерку и решил не сообщать об этом жене. Никакой пятерки
Чайников не выиграл, он и лотерейных билетов давным-давно не покупает, но
весна и ему уделила толику радости, и он, живая поэтическая душа, под ее
влиянием обалдело бредет, тихо радуясь чему-то. Не так часто в последние
годы посещает его радость.
Бедняга и не подозревает, что через каких-нибудь десять-пятнадцать
минут хорошее настроение его не только не убавится и не померкнет, а,
напротив, станет еще лучезарнее. Но не будем спешить, хотя мы к этому и
приучены едва ли не с пеленок, и спешим обычно без всякой надобности,
единственно в силу укоренившейся, что там укоренившейся, прямо-таки
въевшейся в нас привычки. На этот раз никто никуда нас не гонит, разве что
героям нашим прибавляет резвости шальная весна.
Никодим Сергеевич Кузин шагает, не обращая внимания ни на кого из
прохожих в отдельности, его внимания не привлекают даже кое-где загодя
убранные к новому сезону витрины, не останавливают броские рекламные
афиши, он, как и все прочие, опьяненный сладким весенним воздухом, просто
шествует по главной улице в густом потоке праздных людей. К архитектурному
облику самой оживленной магистрали, как и многие из нас грешных, он давно
привык, поэтому ни одно сооружение не привлекает его внимания, он
воспринимает окружающее не в отдельных частностях, а в устойчивой
целостности. Такое восприятие не позволяет рассеиваться вниманию.
Словом, Никодим Сергеевич весь во власти приятного возбуждения. Он и
на людях, но как бы одновременно и уединен. Тут сказалась выработанная
годами привычка абстрагироваться от окружающей среды и сосредоточиваться
на рождающейся в сокровенных глубинах подкоркового вещества неожиданной и
заманчивой мысли. Случалось, что мысль и настроение диссонировали, тогда
Никодиму Сергеевичу приходилось туго, он нервничал, даже мучился, а сейчас
все слилось в той редкой гармонии, когда одновременно отличнейшим образом
думалось и отлично чувствовалось. От этого хотелось петь что-нибудь этакое