"Николай Николаевич Никитин. Рассказы, воспоминания " - читать интересную книгу автора

мае, в сирени - бодрый и нежный звон. Этот звон поет по утрам, когда парит
земля, тянется, мурлычет, что рыжая, веселая, облитая рыжим же солнцем
огненная кошка. Все огненнее, все пышнее ее золотая шерсть.
В это утро, когда разошлась организация, Антон Черняк сказал Марине:
- Марина, завтра в пять. Заседание в четыре. Наталье не говори,
осторожнее...
- Ревнует? - спросила Марина. И закрыла глаза веками - длинными,
мягкими, что шелковый платок. Еще раз посмотрела и опять закрыла. И сжала
руки у косынки, у худой, плоской, как у мальчишки, груди. Вдруг, подняв
их, положила на плечи Черняку. Черняк чувствовал, как нагреваются плечи,
вот еще теплее, - и как глаза томят маем, сиренью, небом. Он улыбнулся
глазам. А может быть, и не глазам, не девушке, а теплу, нежности, маю.
От улыбки любимого женщина распускается как цветок и идет ко всему,
на все, точно май с цветами, с любовью, нежностью.
Марина закрыла глаза снова и, закрыв, представила, что вот идет этот
человек, сухой и тонкий, с желтым лицом, как свечной вечерний нагар, с
бровями упругими, собравшимися, как задвижки. Он дороже для нее и неба, и
мая, и жизни. И для него она отдаст всю нежность. Эта нежность скопилась у
девушки к двадцати годам.
Как копилась?
Еще так - когда была не Мариной, а Маришкой и считала, что в
пятнадцатую весну может прийти любовь, вот тогда в огороде у матери, когда
садили в землю рассаду, аккуратно упрятывая в ямки клубни, закапывая
корешки тьмою, тогда еще от земли, от пара, от солнца шла тяга и липла к
босым ногам, как земля. И дальше через все года несла эту тягу, этот позыв
через все весны. Дальше - когда работала на фабрике и сквозь оконца
корпуса в машинах бегало солнце, не поспевая за ходом поршней, и шум
станков напоминал пчел на пасеке, хотелось луга, мая, росы, хотелось утра,
когда сладко проститься с милым и в последний раз еще хоть немного
прижаться, приткнуться к нему и потом отлететь, пронестись над первыми
цветами по пахучему лугу молодою болтливой пчелкой.
Девушки собирают нежность так же, как муравьи строят свой мир из хвои
по иголке.
Это у тех, кто умеет копить, где берегут нежность, как прекрасный
дар, как жертву.
Марина обняла Черняка. Руки у нее теплее ночных, нагретых за день
степных ручьев.
Она сказала:
- Пусть... Я люблю тебя. Я не боюсь.
- Дела надо бояться...
- Не надо бояться. У нас будет счастье.
Черняк улыбнулся сухим, колючим ртом.
- Будет, Маришка, будет! Иди. Завтра в четыре.
Женщина ушла по тропке к увалам, к белой стенке, где был вывален шлак
и среди шлака блестели на солнце кусочки острых разноцветных сплавов, как
солнечные в дыму искры. По тропке же, тут же - по узенькой, пробитой
ногами ленточке - грелась ромашка. Марина шла, нагибаясь быстро, резко,
весело, как хлыст. Она собирала в подол по дороге ромашку. Ей казалось,
будто она собирает счастье. Вот тропка поднялась. Женщина мелькнула на
гребне, обернулась, крикнула - что - не слышно, но хорошее, от чего Черняк