"Николай Николаевич Никитин. Рассказы, воспоминания " - читать интересную книгу автора

засмеялся, - и спустилась под гору.
Черняк сказал одно:
- Ах!..
И сдавил в груди широкой ладонью сердце. Сердце было неспокойное,
тяжелое, как камень.
Потом, оглянув кусты, забор, небо, подумал: "Тишина".
И ушел в дом, щелкнув калиткой.
Это был май, утро.
Завтра после заседания, после четырех, один из пятерки тайной
организации большевиков должен был взорвать за Екатеринбургом
артиллерийские склады.
Черняк думал: "Может быть, я..."
В это время на спичечной фабрике дали гудок.
Начинался день.
Это был - день первый.


В доме Варлаама Никитича сегодня очень тихо. Капитан Карасик с Дорой
уехали на Уктус - гулять, кататься на лодке. Ведь начиналась весна. Мама -
Артемида Васильевна - лежала у себя в спальне. Голова туго замотана
полотенцем. У Артемиды Васильевны мигрень. Поэтому штор в спальне не
приказано подымать. А сам хозяин - Варлаам Никитич - собирался ехать на
прииск. Сегодня он получил от управляющего телеграмму, что надо прибавок и
что рабочие хотят бастовать.
Варлаам Никитич рассудил, что признак этот зловещий и что рабочих
необходимо унять. У Варлаама Никитича дурное настроение. Поэтому в
кабинете тоже не приказано подымать штор.
В комнате деда, Василия Семеновича, где не вздохнуть от лампадного
масла, от копоти лампад, что горят у всех икон по стене, точно иконостас,
от старого белья (за дедом плохо следят) - душно... Дед, в старости
жадный, все жалуется, что его мало кормят, что, получив от него все
капиталы, нынче его хотят уморить голодом, что настали последние времена,
когда родная дочка - уж про зятя и говорить нечего - и та, будто
большевик, норовит его спихнуть со свету, чтобы не мешал... Так жалуясь,
съел он вчера из жадности полную миску щанек. Ел и плакал, как голодный.
Даже Маремьяне - няньке - стало противно, и она, утирая нос передником,
сурово сказала старику:
- Будет вам бога-то гневить, Василь Семеныч...
Вчера старик ел, а сегодня катался от боли по привычной, пропахшей
потом и старческими слабостями кровати. Старику ставили клизму. Но и это
не помогало. Старик плакал, просил зажечь свечи перед иконами и отворить
все двери в доме.
- Отхожу, нянюшка, отхожу в усыпление. Как собака отхожу, ни один
черт проститься не придет. И не надо, и не надо. Ненавижу и не желаю.
Пусть подавятся, я им потом сниться буду, да поздно будет, не поможет...
В комнате у деда штор не было. Окно завешивалось старым байковым
платком. Нынче платка не сняли. Солнце собиралось в дырки и жадным лучом
ползло в комнату к клизмам, к ветоши, к иконам, к потным валенкам и потной
кровати. От этого в комнате становилось еще мокрее, еще поганее.
Старуха Маремьяна бродила из комнаты в комнату.