"Александр Никитенко. Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был " - читать интересную книгу автора

В саду, между прочим, на круглой площадке был возведен небольшой дерновый
курган: это считалось особенно замысловатою выдумкой. Впрочем, сад был еще
очень молод, и бедный отец не успел насладиться плодами его.

Учительство и теперь давало ему главный заработок. Оно же и
впоследствии выводило его из беды всякий раз, когда он попадал в особенно
трудные обстоятельства. Малороссияне, по крайней мере, тогда выказывали
гораздо больше склонности к учению, чем великороссы, и неудивительно, если
Малороссия была, до соединения с Россией, образованнее, чем теперь. В мое
время в каждом порядочном селе были школы, содержимые преимущественно
духовенством - всего чаще дьячками.

Курс учения в этих школах разделялся на четыре части. Он начинался с
азбуки, причем буквы произносились по-старинному: аз, буки, веди и т.д. От
складов переходили к часослову, затем к псалтырю и в заключение уже к
письму. Некоторые ограничивались одним чтением. По окончании каждой части
курса ученик приносил учителю горшок молочной каши, а родители ученика,
кроме платы по условию, вознаграждали его еще вязанкою бубликов или кнышем
(сдобный с салом пшеничный хлеб), а кто побогаче - ягненком, мешком муки или
пшена и т.д.

Все педагогические приемы в этих школах сводились к употреблению
ременной плетки о трех или четырех концах и палей, т.е. ударов линейкой по
голой ладони. День субботний был самый знаменательный в школьной жизни. По
субботам обыкновенно секли шалунов за проказы, содеянные ими в течение
недели, а школьников, ни в чем не провинившихся, за проказы, которые могут
быть сделаны впереди.

Были, впрочем, и такие школы, где это повальное сечение не составляло
неизбежной необходимости. Школа моего отца была одною из таких и вообще
отличалась и тоном, и способом преподавания. Там дети учились чтению не по
часослову и псалтырю, а по книжкам гражданского шрифта. Кроме того, их всех
обязательно обучали письму и арифметике. Тройчатка у нас заменялась розгою,
но и к той редко прибегали, только в крайних случаях. За то нашу школу и
посещали дети высшего слободского сословия - мещан и вообще обывателей,
особенно радевших о воспитании своего потомства. Были у нас и пансионеры из
дальних хуторов и даже из города Бирюч.

Плата, взимавшаяся моим отцом за обучение детей, была невелика, но он
пополнял ее доходом с земли, которую сам обрабатывал. К тому же все
необходимое для существования было очень дешево в нашем краю. Это сообщало
нашему домашнему быту не только удобства, но и своего рода утонченность,
мало известную другим жителям слободы. Мы пили чай. Иные блюда за нашим
обедом приготовлялись и подавались на стол по-городскому. Отец носил сюртуки
и фраки. Мать, вместо живописного малороссийского очипка, повязывала голову
платком, как горожанка, а вместо плахты и корсета носила довольно нелепого
покроя немецкое или, так называемое, длинное платье. Меня тоже одевали в
сюртучки. Отец до педантизма любил опрятность в одежде и в доме, с чем
охотно сообразовалась и моя мать. Мало того, он даже был склонен к роскоши и
вообще не имел понятия о том, как сберегать копейку на черный день. Лишь