"Александр Никитенко. Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был " - читать интересную книгу автора

только улучшалось его положение, у нас в доме заводились вещи, без которых в
крайности можно было бы обойтись, а угощение "добрых людей", как симптом
общего малороссийского гостеприимства, становилось чаще и обильнее.

Разумеется, это не вело к упрочению благосостояния семьи, но
благоразумие и экономия моей матери составляли достаточный противовес
расточительности отца. Да и он сам, при всей своей нерасчетливости, был
очень умерен в личной жизни. Он не пил вина и не любил никаких крепких
напитков, довольствуясь рюмкою настойки перед обедом. Зато ему нравились
сласти, плоды, варенье, разные заморские лакомства, но он употреблял их
умеренно, наслаждаясь больше их качеством, чем количеством. В памяти моей
запечатлелся "сладостный образ" некоего Сидорки, который ежегодно привозил
по зимнему пути из Москвы вороха пряников, пастилы, изюму и вообще всякой
всячины этого рода. Проездом к помещикам, он всегда и к нам заглядывал и,
если отец бывал при деньгах, уезжал дальше со значительно облегченными
санями.

Мои воспоминания об этом периоде детства, конечно, неполны и отрывочны.
Помню, что я учился читать и писать у отца, вместе с другими школьниками,
часто бывал у бабушки Степановны, которая в то время успела меня почти
совсем отвлечь от другой бабушки или, по-малороссийски, "бабуси"
Емельяновны, играл с теткою Елизаветою в перушки, воображая в них гусей,
уток и кур, но всего больше любил ездить с отцом на охоту. Часто мы всею
семьею отправлялись в ближний лес, где отец отыскал красивое местечко,
которое мы называли Кривою Поляною. Там, под тенью роскошного дуба, мы пили
чай и собирали травы: отец, несколько знакомый с медициною, их сушил и
употреблял в лекарство.

Эти поездки доставляли мне невыразимое удовольствие. Я, разумеется, еще
не был в состоянии сознательно наслаждаться природой, но меня влекло к ней
инстинктивно. Я бывал совершенно счастлив в поле, в лесу и всегда охотно
променивал игры с другими детьми на уединенную прогулку, вдали от
человеческого жилья. Вообще я не любил толпы детей, но с жаром водил дружбу
с одним или двумя мальчиками, приходившимися мне по сердцу. По временам мною
овладевала страсть к смелым похождениям, но это, очевидно, происходило не от
врожденной храбрости, а от непонимания опасности. Однажды я затеял бриться и
изрезал себе руки; на одной и до сих пор не исчезли следы моей неудачной
попытки.

В другой раз, ускользнув из дому, я побежал к реке. Там у причала
стояла отвязанная лодка. Я мигом в ней очутился. Лодка отделилась от берега
и потянулась вдоль по течению. К счастью, моя мать была недалеко, в огороде.
Она перепугалась, увидев меня среди узкой, но глубокой реки, радостно
махающего ручонками. Кое-как уговорила она меня сидеть смирно и позвала
работника. Тот вплавь добрался до лодки и благополучно высадил меня на
берег.

Но самый блестящий мой подвиг состоял в том, что я чуть не сжег нашей
хаты, а с нею, может быть, и всей деревни. Мой отец был страстный охотник.
Смотря на него, и меня разбирало желание пострелять птиц. Однажды его не