"Александр Никитенко. Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был " - читать интересную книгу автора

есть большое село, или слобода, Алексеевка, населенная малороссиянами,
которых русская политика сделала крепостными. Они вовсе не ожидали этого,
когда тысячами шли, по вызову правительства, из Украины и селились за Доном,
по рекам Сосне, Калитве и другим, для охранения границ от вторжения крымских
татар.

Алексеевская слобода сперва была отдана, кажется, во владение князей
Черкасских, а от них, по брачной сделке, перешла в род графов Шереметевых,
владевших огромным количеством людей чуть не во всех губерниях России. У них
в последнее время, говорят, считалось до ста пятидесяти тысяч душ.

В слободе Алексеевке жил сапожник Михайло Данилович, с тремя
прозваниями: Никитенко, Черевика и Медяника. То был мой дед по отцу. Я помню
добродушное лицо этого старика, окаймленное окладистою, с проседью, бородою,
с большим носом, обремененным неуклюжими очками, с выражением доброты и
задумчивости в старых глазах. Руки его были исчерчены яркими полосами от
дратв. Он некрасиво, но добросовестно тачал крестьянские чоботы и черевики,
был чрезвычайно нежен ко мне, ласков и добр ко всем, но любил заглядывать в
кабак, где нередко оставлял не только большую часть того, что зарабатывал
днями тяжких трудов, но и кушак свой, шапку и даже кожух. Молчаливый,
кроткий, благоразумный в трезвом виде, напившись, он имел обыкновение
пускаться в толки об общественных делах, вспоминать о казачине и
гетманщине, - судил строго о беспорядках сельского управления и наводил
страх на домашних, посыпая их укорами и увещаниями, которые нередко
подкреплял орудиями своего ремесла: клесичкою (палка для выглаживания кожи)
и потягом (ремень для стягивания ее). Сильно недолюбливал он, чтоб его
отвлекали от чарки призывом, под каким-нибудь предлогом, домой, к чему
нередко должны были прибегать, когда он показывал явное расположение слишком
загулять. Он не смел ослушаться и возвращался, но не без протеста. "Вот
какая ты дурная, не чувствительная, - выговаривал он в таких случаях моей
бабушке, - только что начал я рассуждать о важном деле с сябром (соседом),
как вдруг: поди домой! Теперь, черт знает, когда соберешься с мыслями!"

Бабушка была замечательная женщина. Дочь священника, она считала себя
принадлежащею к сельской аристократии и чувствовала свое достоинство. Связи
ее и знакомства ограничивались кругом избранных лиц, так называемых мещан,
составлявших касту высшего сословия в слободе. Никогда не видели, чтобы она
угощалась серебряною чаркою с кем-либо, кроме дам, носивших по праздникам
кораблики вместо серпанков на голове, кунтуши тонкого сукна с позументом на
талии, и черевики на катках (высоких каблуках). При всей бедности, она свято
держалась обычая малороссийского гостеприимства и отличалась редкою
добротою, делясь последними крохами с неимущим. В ней было врожденное
благородство, которое заменяло ей образование и сообщало поступкам и
обращению ее особенный тон приличия. Я помню, как ловко умела она вести и
поддерживать разговор с горожанами и помещиками, какими умными и тонкими
письменными замечаниями приправляла свои и чужие рассказы, как живо и
складно излагала народные поверья и предания времен Екатерины II, которую
всегда с благоговением называла матушкой-царицей, как бойко умела спорить и
оспаривать, всегда стараясь поставить на своем. Она пользовалась отличною
репутацией. Ее называли не иначе, как "умною Степановною" или "разумною