"Павел Нилин. Интересная жизнь (Эпизоды из жизни Бурденко Николая Ниловича, хирурга)" - читать интересную книгу автора

О себе в добром самочувствии он говорил весьма охотно, выбирая, однако,
из воспоминаний не самое выгодное для себя и даже вовсе не выгодное.
Бывало похоже, что на старости лет он вглядывается в собственную жизнь с
некоторым удивлением и иногда как бы с досадой.
- Вот вы еще совсем молодой, - чуть толкнул он меня однажды в грудь. -
Если вам повезет, вы переживете меня. Ну да, конечно, переживете. Вот
тогда вы сможете еще раз написать обо мне. Если, конечно, будет желание и
смысл. Вот тогда вы сможете, так сказать, максимально приблизиться к
истине. Не надо будет делать мне комплименты. Можно будет рассказать и
что-нибудь такое. - Он усмехнулся и тотчас же посуровел. - У меня будет к
вам только одна просьба. Не пишите, пожалуйста, ничего излишне слезливого
о моем якобы несчастном детстве и моей ранней юности, как пишут некоторые.
Им, видимо, надо это для контрастов. Вот, мол, глядите, из какой трясины
нищеты и бедности выбрался к свету некий профессор. И что это за нелепое у
нас обыкновение теперь - во имя контрастов до и после - изображать наше
прошлое в столь мрачных тонах, что даже противно. Во-первых, часто лживо
это, а во-вторых, унизительно для самой нашей родины. Уж если до такой
степени была дремуча и дика Россия, так непонятно, откуда взялись Пушкин и
Сеченов, Менделеев и Толстой, Чайковский и наш незабвенный Пирогов. Нет,
тут явно перехватывают некоторые. И в моем детстве все было вроде так, как
описывается, и в то же время не так. Не совсем так. И больше всего не так.
Был и петух, памятно клюнувший меня в лоб. Была и бедность. Но сверх того
- прежде всего - была в моем детстве поэзия, без которой невозможна жизнь.
Была моя тетка Лариса Карповна - замечательная певунья и мастерица шить
дамские платья, моя веселая бабушка Матрена Ивановна - удивительная
рассказчица и всепросмешница. Был певец маляр Одранов и художник-самоучка
Иван Васильевич Жуков, у которого в раннем детстве я учился петь и
рисовать. Были интересные книги и журналы, которые выписывал мой отец.
Была вечно деятельная и неунывающая моя родня. Были луга и речки, леса и
холмы, среди которых мы жили. Были веселые и таинственные святки, шумные,
весенние базары и народные карусели. Да мало ли что еще было. И был наш
уютный домик в живописной Каменке, в Пензенской губернии, в
Нижне-Ломовском уезде, где отец мой служил у помещика Воейкова сперва,
кажется, писарем, а потом управляющим небольшой экономией.
Бурденко возбуждался, вспоминая прошлое. Ходил из угла в угол большими
шагами. И сейчас, когда я снова хочу написать уже о покойном Бурденко, мне
снова видятся его то угрюмо-задумчивые, то несердито-насмешливые глаза за
стеклами очков в старомодной оправе. И опять я отчетливо слышу его
глуховатый настойчивый голос, еще не расстроенный и не заглушенный тяжким
нездоровьем.
- ...Много и горького и хорошего было в нашей жизни, - говорил он. - Но
хорошее обязано забивать горькое. Иначе невозможна жизнь. Иначе она просто
бессмысленна. Не знаю, как вам, а мне до сих пор сладостно снится детство.
И я с удовольствием вспоминаю наш домик в Каменке.



БУДТО Я ТОЛЬКО НАЧИНАЮ ЖИТЬ

Из домика этого, зимой доверху заваленного снегом, по утрам выходили