"Павел Нилин. Знаменитый Павлюк" - читать интересную книгу автора

учителя, несмотря на мрачность и молчаливость его.
Я, конечно, смог бы придумать на прощание что-нибудь хорошее.
Я позднее и в самом деле придумал неплохие, торжественные слова.
А тогда я, к сожалению, ничего больше не сказал. Неловко поклонился, не
глядя на учителя, и пошел торопливо на лестницу, под дождь. Но Павлюк
остановил меня:
- Выбирай какой хочешь инструмент. Бери на счастье. Будешь жестянщиком.
Я помотал головой, сконфузился, сказал:
- Спасибо.
И опять пошел на лестницу. Но Павлюк остановил меня опять:
- Выбирай чего хочешь из вещей. Граммофон бери.
Но тут вдруг непонятный страх обуял меня. Я ничего не взял, даже
"спасибо" не сказал в третий раз, как надо бы сказать, и ушел поспешно, не
оглядываясь.
После я очень горевал, что не взял ничего. Надо было бы мне унести
домой хоть кота Антона. Дома у нас мышей было много. Пусть бы он их
половил. И на память бы у нас остался. Мы жалели бы его.
А то достался кот старушке Захаровне. Она, конечно, сейчас же прибрала
его к рукам. Два раза, как я слышал потом, отстегала его солдатским ремнем
за непокорность. Но он все равно жить у нее не стал, несмотря на молоко,
убежал куда-то.
Все имущество Павлюка забрала, как полагается, полиция. Говорят, он
завещал отдать его вещи в детский приют, где и сам воспитывался когда-то
как "казенный мальчик". Но отдали их или нет - этого я не знаю.
Я не знаю больше ничего из истории учителя моего, замечательного
жестянщика Андрея Петровича Павлюка.
На похороны его я не ходил. Да и похорон настоящих не было.
Просто и тихо, ранним утром, часов, может быть, в семь или в половине
восьмого, тело его, говорят, положили на телегу, в желтый полицейский
короб, и увезли прямо в мертвецкую, где лежали, наверно, десятки таких же
безродных, никому не интересных мертвых людей.


В детстве я часто вспоминал Павлюка. Судьба и смерть его мне
представлялись обидными. Я ни за что не умер бы так просто. Я сделал бы
что-нибудь особенное, сказал бы хоть что-нибудь громкое, необыкновенное
перед смертью. Какие-нибудь хватающие за душу слова.
Но так казалось мне в детстве, в раннем детстве, лет до десяти.
Потом началась гражданская война.
Нас, мальчишек, война эта быстро сделала взрослыми. Она открыла перед
нами сразу такие житейские глубины, на познание которых в другое время
пришлось бы истратить, может быть, не один десяток лет. Может быть, два
десятка, может быть, три.
Я встречал еще много людей не хуже Павлюка. И я любил и уважал их не
меньше. Я видел, как жили они. И видел, как умирали.
Умирали они удивительно просто, не домечтав и не доделав многих дел
своих, не истратив всей заложенной в них энергии и, казалось, даже не
успев пожалеть об этом.
Я помню огромные могилы у Зрелой горы. Их рыли в полдень, в дикий
мороз, через час после боя.