"Павел Нилин. Знаменитый Павлюк" - читать интересную книгу автора

кому-то и жил веселее.
Песня возбуждала его. А может быть, работа возбуждала. И из работы
возникала песня, украшавшая жизнь.
Передвигался он от верстака к верстаку так же осторожно, как всегда,
точно боясь расплескать в себе что-то сосчитанное до последней капли -
дорогое, драгоценное.
Но когда он пел, движения его становились более быстрыми, как бы
отчаянными. И в это время мне всегда казалось, что вот сейчас, сию минуту,
он ударит еще раз молотком по железной кромке, вздрогнет, упадет и умрет
моментально.
Пот выступал у него на лбу крупными, блестящими каплями. Все лицо
становилось влажным и красным, будто он только что вышел из бани, из
парного отделения. На шее, около кадыка, набухала большая синяя жила.
А он все пел и работал, выпрямляя железный лоскут, скручивая его и
изгибая всячески до тех пор, покуда холодное железо, согретое только
прикосновением горячих человеческих рук, не принимало наконец нужную форму
- затейливый профиль ножки, трубы или печной дверцы.
Железные печки он делал лучше всех жестянщиков города. Лучше Кости
Уклюжникова и, пожалуй, лучше даже Павла Дементьевича Линева.
Печки у него получались на редкость красивые, легкие и высокие, на
фигурно изогнутых ножках.
У них были не только специальные поддувала, но и полки, небольшие, на
которых можно было сушить мелкую рыбу, грибы и хлебные куски, чтоб они не
залеживались.
В спинках печек пробивались отверстия для кастрюль и сковород. И к ним
сделаны были крышки, круглые, с выдвижными ручками в виде бантиков.
В летнее время, когда невыгодно топить плиту или русскую печь,
небогатые семьи готовили свой обед на железных печках, вынесенных во двор.
И спрос на эти печки был всегда велик.
Павлюка заваливали заказами. Даже из деревень, из тайги приезжали к
Павлюку.
И на дверцах каждой печки, в том месте, где положено быть дырочкам, он
выбивал семь некрупных букв: "_Павлюкъ_".
Я спросил однажды:
- Это зачем же буквы, Андрей Петрович?
Павлюк взглянул на меня удивленно:
- Это ж фирма, чудак! Павлюк - мое фамилие...
И так постоянно он выбивал эти буквы.
Жить ему оставалось, может быть, очень немного. Говорили, что он не
доживет и до зимы.
А начиналась осень, шли дожди. В подвале становилось уже совсем
пасмурно.
Было трудно работать в этаких постоянных сумерках. И поэтому даже днем
мы зажигали лампу.
Лампа вечно чадила. Сквозь зеленое закопченное ее стекло пробивался
тусклый свет. Огонек мигал, и в мигании его, мне казалось, начинает
наконец шевелиться до невозможности измученный грешник на картине
"Страшный суд". Пламя лижет его, хватает за выпуклые ребра, за голову
косматую, и лицо искажается в смертной муке. Худо ему, грешнику, на
сковороде. И, наверно, так же худо, думал я, будет учителю моему, когда