"Павел Нилин. Мелкие неприятности" - читать интересную книгу автора

чего, говорит, эта показуха. Все и так хорошо разместимся. И пригласила
соседей.
А соседи у нас мировые: певец-эстрадник с женой-телеграфисткой;
одинокая женщина - текстильщица; работник мясокомбината с дочкой; старик
пенсионер, бывший сотрудник милиции.
Почти все они в этот день оказались налицо. И еще так удачно, к случаю,
зашел наш приятель Чугунок Володя, токарь.
Выпили мы по первой, конечно, за Федора Прокопьича. Гляжу, он пьет
спокойно, хорошо, без звука. Вторую налил себе уже сам, не ожидая, так
сказать, общего разлива, обвел нас всех взглядом, сказал "ну, будем" и
выпил как-то уж очень быстро, что заметно не понравилось другим гостям.
- Надо бы еще тост какой-нибудь, - вздохнул бывший сотрудник милиции. -
Ну, например, за хозяйку. А то так, без разговору, и надраться не мудрено.
Давайте за хозяина или хозяйку. Так будет культурнее.
- Конечно, сперва за хозяйку, - сказал эстрадник.
- Ну что вы, - засмеялась Люся. - Я предлагаю опять за Федора
Прокопьича.
- Нет, вы погодите, - должно быть, расслышал этот разговор Федор
Прокопьич. - Вы меня сильно-то не напаивайте. Во-первых, я старичок и,
значит, имею слабость. А во-вторых, я могу быть выпивши нехорошим.
- Свяжем, - весело пообещал Чугунок Володя.
- Ну это тоже ни к чему, - строго поглядел на него Федор Прокопьич и
предложил: - Давайте выпьем вот за что. За мир давайте выпьем. За то,
чтобы больше этого не было, чего мы натерпелись.
И тут как-то само собой получилось, что мы стали вспоминать, как что
было. И жена моя Люся попросила, чтобы я не комкая, как всегда, а подробно
рассказал, как это Федор Прокопьич мне жизнь спас. И правда ведь, я
подумал, только я и Люся, поскольку я ей рассказывал, знаем, какой
замечательный человек Федор Прокопьич, а остальные-то ведь могут это
узнать только от меня.
И я стал вспоминать вслух, как мы чуть ли не два года жили в нашей
деревне под немцами, как они осенью сорок первого года почти что целиком
спалили нашу деревню за помощь партизанам. Из восьмисот девяти домов
осталось только двадцать шесть, да и то развалюшки.
В течение моего рассказа Федор Прокопьич уж так просто - без всякого
тоста - пропустил в себя еще рюмки четыре. Можно было понять это в том
смысле, что его очень сильно взволновали эти мои воспоминания. Но, может,
он волнуется и оттого, что не все слышит и понимает, о чем говорят за
столом. И выпивает, так сказать, с досады.
Поэтому, вспоминая и рассказывая, я стал повышать голос. И вдруг чуть
всплакнул, вспомнив, как умерла в бункере наша мама. А отца уже не было
дома. Он был на фронте. Пять сестер моих разбрелись по всему свету. Двух
из пяти увезли в Германию. Я же с младшей сестрой Любой приютился в бывшем
свинарнике, где зимой не так холодно. Но свиней там уже не было. Всех
пожрали немцы. И кур пожрали. И коров.
Одну последнюю свинью все-таки удалось спрятать в отдельном бункере,
как раз рядом с бывшим колхозным свинарником, где мы с Любой сперва только
ночевали, а потом и днем стали спать, потому что сильно ослабели от
голода.
Питались мы - теперь уже можно признаться - тем, что приносил своей