"Павел Нилин. Мелкие неприятности" - читать интересную книгу автора

свинье вот Федор Прокопьич, наш бывший до войны сосед. Это была такая
теплая жижа с отрубями, что ли, с картофельными очистками. Вкуснее этой
жижи, мне казалось тогда, ничего на свете нет. Питались мы, конечно,
тайно, выслеживая, когда Федор Прокопьич выльет свинье жижу и уйдет. Но он
часто долго стоял подле свиньи, ожидая, когда она все вылижет и он опять
укроет вход в этот бункер горелыми досками и прошлогодней картофельной
ботвой.
Один раз он все-таки поймал меня в тот момент, когда я отливал из
корыта от свиньи в свой котелок эту жижу. Я боялся, что он зашибет меня
палкой, которая была у него в руках. Я закричал.
- Молчи, сукин сын, - приказал он мне. И замахнулся палкой. - Ты для
чего сюда лазаешь?
- Я кушать хочу, дядечка.
- Да разве ж это кушают? - удивился он. И после уже не сердился, когда
я отливал себе жижу.
Люба, сестра моя, была младше меня, но, пожалуй, сильнее. И, может
быть, даже смекалистее. И она, наверно, не так ослабела, как я. Она то и
дело вылезала из нашего укрытия и бродила по разрушенной деревне. То
мороженых картошек принесет штуки две-три, то горстку пшена.
- А ты не вылезай, Стасик. И не думай вылезать, - говорила она мне. -
Меня-то немцы только прислугой могут сделать, если поймают, но стрелять-то
в своих они меня небось не заставят. А тебя ведь они и в полицаи могут
взять и даже солдатом сделать. Нет, - говорила Люба, - ты должен таиться и
таиться. Все время.
А я уже и не мог не таиться. У меня тогда началось, как я теперь
понимаю, воспаление легких. Вот почему Люба хотела развести костер тут же,
прямо в помещении под железными листами, и согреть хоть сколько-нибудь
меня и себя.
Но это у нас не получилось. Тогда Люба же натащила в наше укрытие много
сосновых и еловых веток. И они так хорошо пахли каким-то праздником, что
ли. Потом Люба пошла поискать кипятку. Кипяток искать в нашей деревне в то
время было все равно что жемчуг или золото. Но Люба пошла.
- Надо тебе согреть горло, чтобы не хрипел, - говорила она. - Неужели
же я не расстараюсь где-нибудь хоть вот такую баночку кипятку?
А банок таких пустых из-под консервов немцы разбросали по нашей деревне
во множестве. И Люба взяла с собой такую банку.
Где уж она ходила - никто не знает. И не узнает, наверно, никогда.
Иногда мне снится теперь, что я встречаю ее. И она все такая же девочка.
Хотя ей было бы теперь сорок четыре или сорок пять.
После ухода Любы я надолго впал в забытье. Думаю, что надолго, потому
что, когда я очнулся, по железному листу надо мной звенела капель. А до
этого, когда я вылезал из укрытия, все время гудел морозный ветер -
словом, была или глубокая осень, или зима, а снегу было совсем немного: он
только припорошил развалины, какие были вокруг нас.
Очнулся я, однако, не от капели, а от какого-то тревожного голоса. Я
сначала не откликался: уж не полицаи ли, думал, опять кого-то ищут.
Потом голос показался очень знакомым:
- Эй, Фомичевы! Любка, Стасик, вы живые или нет? Отзовитесь. Я едево
хорошее вам принес.
И сейчас же запахло едевом - горячим, жареным, о котором и не мечталось