"Норберт Ниман. Школа насилия " - читать интересную книгу автора

театральных жеребца. Это ненормально - обычно они избегают друг друга. Но
это и все, что я успеваю заметить, ломая голову над ответом. Выходит, Надя
вполне серьезно хочет знать мое мнение об их инсценировке. Понимаешь? Ни
малейшего намека на провокацию. Вполне невинно, в какой-то мере. А я ничего
не могу ей противопоставить, ей - не могу, я сдался в то короткое мгновение,
когда меня заманил, поймал в ловушку ее взгляд. И отвечаю, наблюдая, как
Майк Бентц, именно добродушный, лохматый растаман Бентц, действующий всегда
исподтишка, под прикрытием, внаглую напирает на Кевина, трясет его за плечи,
так что сидящий на корточках парень едва не опрокидывается навзничь.
- Вы устроили мне розыгрыш, - отвечаю я.
Она молчит, я тоже молчу, а во дворе Майк Бентц выхватывает у Кевина
скейтборд и со всей силы швыряет в воздух. В момент броска он взмахивает
своей гривой, доска плашмя грохается на твердое покрытие спортплощадки,
роликами вверх. Беспомощный зверь, думаю я как во сне. А Кевин вдруг
вскакивает, принимает стойку прямо перед носом обидчика, грудь выпячена,
локти комично отведены назад и прижаты к ребрам, ладони выставлены вперед,
открыты. Расстояние между противниками не больше десяти сантиметров. Но тут
Майк поднимает руку и не бьет, а скорее влепляет мальчишке небрежную, даже
символическую пощечину. А тот пытается хоть как-то защититься, дать сдачи,
но двое других уже взяли его в оборот, схватили за руки, как будто он им их
протянул, предусмотрительно привел в нужное положение. Так оно смотрится
издалека. Теперь он дергается, стараясь пнуть противника ногой, но те двое
уже оттащили его от Майка, и Кевин попадает в пустоту.
- Вы хотели доставить мне удовольствие, не так ли? - говорю я Наде. Она
глядит на меня в упор, не замечая происходящего во дворе, похоже, она даже
не услышала грохота, когда треснула доска. - Ты заметила, как я мучаю себя
из-за того, что нам в принципе нечего друг другу сказать, - буквально так и
говорю, чтобы не задохнуться, не околеть от невыносимого напряга.
Во дворе за спортплощадкой появляются Амелия и Карин. Лихорадочно
жестикулируя, подбегают к парням, бросаются разнимать. Амелия толкает Майка
в грудь, Карин молотит Дэни куда попало. Наконец они освобождают Кевина, тот
одергивает свою футболку, между пятью остальными намечается противостояние,
здесь девушки, там парни. Видно, что они переругиваются, а Кевин, который и
так уже стоял в стороне, еще увеличивает дистанцию на несколько шагов,
поворачивается к ним спиной и, как обычно, упирается взглядом в землю.
- Да, Надя, - говорю я, - иногда у меня возникает такое чувство, что
все мне осточертело. Почему так, то есть почему вдруг между вами и нами
разверзается эта жуткая пропасть? Вообще-то я не намного старше. Я же помню,
как сам еще сидел за партой. Или так бывает всегда? Не представляю. Но с тех
пор я и вправду стал немного чувствительным. Я считаю, Надя, что это был
знак вашей ко мне симпатии. И выражение доверия. Вы оказали мне честь, я
польщен. Но само дело, как бы это сказать, насквозь фальшиво. Да, пожалуй,
именно так.
И тут меня осенило: то, что они тут передо мной разыграли, касалось, в
сущности, не столько их, сколько того, какими я их вижу. Вот что они хотели
мне показать. Они дали мне понять: мы знаем, какими ты нас считаешь.
Скопировали портрет, который я, который мы, взрослые, так называемая
общественность, постоянно пишет с них. Они всего лишь обвели его контуры.
Чтобы, пусть на мгновение, перекинуть иллюзорный мост между их одиночеством
и нами, между нашим одиночеством и ними.