"Галина Николаева. Гибель командарма " - читать интересную книгу автора

мере мужчиной.
Это презрение относилось не ко всем женщинам вообще, но, в частности, к
начальству санитарно-транспортного судна Евдокии Петровне. "Мы с капитаном"
никак не могла примириться с тем, что здесь, на пароходе, над ее мужем есть
начальник, а то, что начальник этот - женщина, казалось капитанше личным
оскорблением.
Евдокия Петровна - красавица с добрым и честным лицом - стояла тут же.
Она прекрасно понимала, к кому относятся сентенции капитанши, и неслышно
добродушно посмеивалась. Катерина Ивановна представила себе обрюзгшее лицо
капитанши на ее боевом посту - в окне капитанской каюты, - тихонько
засмеялась и стала есть. Теперь каша ничем не пахла и показалась ей даже
сладком. Она съела гуляш, борщ, колбасу, компот и удивилась, зачем люди
подогревают пищу, когда холодное гораздо вкуснее. Потом она разделась и уже
окончательно легла спать. Но сои не приходил...
Ей вспомнился юноша боец, у которого были выжжены оба глаза и сорвана
нижняя челюсть, так что обрывок языка свободно лежал на изорванных мышцах. У
юноши не было лица, но тем выразительнее были его руки. Красивые бледные
кисти то тихо лежали вдоль тела, то слегка приподнимались зовущим движением,
словно просили помощи. Длинные пальцы пытались ухватиться за воздух. Руки
звали и кричали без звуков. И, точно отчаявшись, падали на одеяло.
Воспоминание было так ужасно, что Катерина Ивановна застонала. С таким
воспоминанием нельзя было жить, - можно было только убивать или умирать.
Убивать от ненависти или умирать от жалости. А сейчас, когда она бессильна и
помочь и отомстить, - нельзя было помнить.
Чтобы прогнать мучительный образ, она стала вспоминать последнюю
сводку. Враг неуклонно шел к Сталинграду. И на миг ее охватило чувство
страшной безнадежности. Усталость, тяжелая атмосфера крови и муки, в которой
она жила, жестокие слова сводок - все это словно душило ее, и она
почувствовала подступающие слезы. Надо было найти силы, чтобы не плакать,
чтобы надеяться, чтобы жить. Источником этих сил, как всегда, было прошлое.
Она позвала на помощь мысли о муже. Муж был красивый, смуглый, веселый. Он
звал ее дочкой и любил укладывать спать. Для этого он притаскивал ей в
кровать подушки со всех диванов и кушеток, укрывал ее двумя одеялами и
сверху придавливал тяжелой медвежьей полостью. Упаковав ее так, что она едва
дышала, он удовлетворенно оглядывал свою работу и со счастливым лицом
садился заниматься. Он любил заниматься в той комнате, где она спала. Он был
инженер и прораб, он не любил кабинетной работы и мог дышать только в
атмосфере стройки. Кроме того, он был ругатель и плут. Первое она знала по
рассказам, а во втором с горечью убедилась из личных наблюдений. Он не мог
переносить вида плохо лежащих стройматериалов. Ему ничего не стоило
погрузить и увезти какие-нибудь чужие трубы, оставленные без охраны. Когда
она упрекала его, он утверждал, что забрать эти трубы ему "сам бог велел" и
что таким образом он борется с разгильдяями. Она пыталась внушить ему, что
при социализме нет чужих строек, что все стройки одинаково свои. Но,
несмотря на привычку во всем соглашаться с ней, он категорически отказывался
считать чужие стройки своими. "Своя" была только одна стройка, и она должна
была быть самой лучшей.
Он слушал ее нравоучения, склонив голову набок и поглядывая на нее
добродушно и недоверчиво, как большой пес смотрит на щенят, потом, вздохнув,
он говорил: