"Шарле Нодье. Вопросы литературной законности " - читать интересную книгу автора

возомнил себя крупным политическим деятелем и простодушно признавался в
этом, не подозревая, что выгляжу смешно. Говоря сегодняшним языком, в голове
моей поселилась навязчивая идея, что я несчастен; ей сопутствовали
меланхолия, подозрительность, раздражительность и гордыня, заслуживающие не
столько насмешки, сколько жалости, ибо речь идет о бедняге, который провел
юные годы в тюрьме или, что гораздо страшнее, спасаясь от тюрьмы,
неистовства стихий, презрения и равнодушия людей. Кто мог бы перенести
столько злоключений и нимало не возгордиться? Выпуская эту книгу в первый
раз, я счел необходимым скрыть свое имя, тогда никому не известное,
поскольку в ту пору человек, преследуемый за либеральные убеждения, ни у
кого не вызывал сочувствия; я заботливо скрыл свое положение в обществе,
возраст, вероисповедание, так что всякий, кто стал бы судить о времени,
когда вышла эта безобидная книга, по предосторожностям, каковыми я
сопровождал ее публикацию, пришел бы в ужас, и совершенно напрасно: я
заблуждался.
Впрочем, мне казалось забавным скрыть имя автора книги, где только и
говорится, что о подобных проделках, и я заранее радовался при мысли, что
останусь неузнанным; однако друзья разгадали мои уловки, а вскоре господин
Этьенн, чье доброжелательное отношение к себе я чувствую и поныне, - открыл
передо мной новый, более счастливый путь. Я обязан был посвятить читателей в
эту предысторию. В моей книге полным-полно занятных историй из литературной
жизни, и я не простил бы себе, если бы скрыл ту из них, что касается меня
самого.
Господину Вейссу, библиотекарю Безансонской городской библиотеки.
Не пугайся, друг мой, широковещательного названия этой брошюры. Я не
стал юристом и поведу речь не о чем ином, как о тех ученых безделицах, что
занимали нас с тобой доселе. Другой на моем месте возомнил бы себя Бартоло
и, дай ему только волю, наговорил с три короба, я же ограничился самыми
распространенными литературными правонарушениями, расцветив эту не слишком
солидную основу кое-какими забавными историями, по случайности запавшими мне
в память. Ты знаешь, что нынче у меня нет другого источника, ибо волею судеб
я не могу ни приобретать книги сам, ни одалживать их у других; единственный
доступный мне источник, откуда я черпаю названия и даты, - моя память, так
что я служу сам себе скверным справочником. По правде говоря, хорошая
память - не такой уж завидный дар, но есть люди и вещи, о которых мне
приятно вспоминать, и среда них на первом месте ты, мой старый добрый друг,
которого я с каждым годом люблю все сильнее.
Ручаюсь, что тебе эта книга не принесет никакой пользы: на то есть две
веские причины: во-первых, по свидетельству образованнейших людей нашего
времени, не так-то просто сообщить тебе что-либо новое; во-вторых, книга моя
отнюдь не блещет ученостью и безусловно не заслуживала бы чести быть
изданной, если бы чести этой удостаивались только сочинения новые и
увлекательные (что, впрочем, было бы вполне справедливо).
Все же ты найдешь здесь несколько суждений, достаточно дерзких, чтобы
вызвать возражения. Я с радостью выслушаю их от тебя, равно как и от любого
другого читателя, ибо заранее сдаюсь на милость всякого, кто что-нибудь
понимает в литературе; но я без колебаний высказал здесь свои мысли, потому
что мне нравится высказывать все, что я думаю. В морали ошибка чревата
серьезными последствиями, а в критике она - такой пустяк, что я не
сомневаюсь в снисходительности тех, кого ненароком задену. Одно могу сказать