"Шарле Нодье. Живописное и индустриальное путешествие в Парагвай-Ру и Южную Палингенезию " - читать интересную книгу автора

что, даже не испытывай я вполне естественного сочувствия к вашим невзгодам,
я проклял бы привязаннность Пеструшки к этому созданию. В самом деле, есть
ли на свете существо более глупо напыщенное и напыщенно глупое, более
эгоистичное и самовлюбленное, более пошлое и низкое, чем Петух, чья тупая
красота обличает все эти свойства? Из всех известных мне созданий Петух -
самое уродливое, ибо самое бессмысленное.
- Многие Курицы не разделяют вашего мнения, сударь, - отвечал мой юный
друг со вздохом, - и любовь Пеструшки есть прискорбное доказательство того
превосходства, какое дает авантажная внешность в сочетании с огромной
уверенностью в себе. Поначалу, введенный в заблуждение собственной
неопытностью и безмерностью моей любви, я надеялся, что моя глубокая,
безграничная преданность рано или поздно будет оценена той, кто ее внушила;
что мне поставят в заслугу хотя бы ту победу, какую безрассудная страсть
помогла мне одержать над моими естественными склонностями; ибо, как вам
известно, сударь, я не был рожден для подобного чувства, и, хотя образование
существенно изменило мои инстинкты, тот факт, что я сообщил привязанности
Лиса к Курице, носящей, как правило, характер сугубо материальный, известную
одухотворенность, заслуживал, как мне кажется, хоть какого-нибудь поощрения.
Однако счастливая любовь безжалостна, и Пеструшка наблюдает за моими
страданиями, не испытывая ни малейшего раскаяния и, пожалуй, почти вовсе их
не замечая. Соперник мой извлекает пользу из моих страданий, ибо там, где
можно выказать фатовство и заносчивость, он всегда будет первым. Друзья,
возмущенные моим поведением, презирают меня и не желают со мною знаться; я
один в целом свете, покровитель мой почил вечным сном в почтенном уединении,
и я возненавидел бы жизнь, не придавай ей моя безумная страсть, несмотря на
все доставляемые ею муки, некое неизъяснимое очарование.
Я живу ради того, чтобы видеть ту, которую люблю, а чтобы жить, я
должен ее видеть: это замкнутый круг, в котором я кручусь, словно несчастная
Белка в своем колесе; не надеясь и не смея покинуть свою тюрьму, я брожу
вкруг той тюрьмы, которая укрывает Пеструшку и от кровожадности моих
собратьев, и от самой страстной и почтительной привязанности, какую когда бы
то ни было испытывало земное существо. Я чувствую, что обязан нести свой
крест до конца дней, и не роптал бы на судьбу, если бы только мне было
позволено тешить себя мыслью, что прежде, чем судьба прервет череду моих
дней и страданий, я смогу доказать этой пленительной особе, что достоин ее
нежности или, по крайней мере, жалости!
Вы так снисходительны, сударь, что вполне естественные обстоятельства,
послужившие к сближению наших судеб, возможно, не оставят вас равнодушным.
Поэтому, если вы позволите, я поведаю вам о кровавом сборище, которое
имело место прошлым летом и на которое я был допущен исключительно из
почтения к памяти моего отца; ибо, как я уже говорил, наградою за мое
пристрастие к жизни созерцательной и за полученное мною эксцентрическое и
гуманитарное образование, неизменно служили мне нещадные побои и
язвительнейшие насмешки. Поэтому мое участие в той вылазке, которая
обсуждалась тогда, представлялось всем вещью крайне сомнительной.
Дело шло просто-напросто о том, чтобы в отсутствие хозяина и его собак
напасть на скотный двор соседней фермы и учинить там резню, от одних
приготовлений к которой волосы у вас на голове встали бы дыбом. (Простите, -
смутился он, - я не заметил, что вы носите парик.)
Несмотря на мягкость моего характера, я довольно охотно согласился