"Ингрид Нолль. Натюрморт на ночном столике" - читать интересную книгу автора

что дочка тоже могла бы продолжить фамильное дело. А мой покойный братец,
кажется, избежал отцовского гнева и семейного скандала: судя по его
ангельскому личику, он мог обладать каким угодно талантом, кроме
коммерческого.
К этим печальным воспоминаниям прибавились другие: отцы моих подруг
были страшно заняты, и времени на семью у них оставалось крайне мало, мой же
родитель, напротив, поражал моих одноклассниц тем, что постоянно сидел дома,
но при этом все окружающее ему было абсолютно безразлично. Большинство моих
подружек даже не видели его никогда, но всегда помнили: в нашем доме
запрещено громко включать музыку, топать по лестнице, никаких танцев, не дай
бог расхохотаться - одним словом, никакого шума, тишина и покой.
Мне иногда приходилось читать отцу вслух, потому что помимо всех его
болячек он еще жаловался на "усталые глаза". А что папочка желает послушать?
Ответ неизменно был один и тот же: ему все равно. И я читала ему девчоночьи
книжки, что-то о животных, какие-то приключения саламандры или даже
учебники. Не знаю, слушал ли он меня когда-нибудь или ему просто хотелось
всеми силами привязать меня к своей постели. Думаю, впрочем, что, в
сущности, ему не было дела ни до книг, ни до меня.
А я все приставала к матери с вопросом: что же это за человек такой
был, за которого она вышла замуж? Что-о-о-о?! Ее изумлению не было предела.
Я пятнадцать лет живу с отцом под одной крышей и до сих пор не поняла, какой
у меня замечательный, все понимающий, душевный папочка?! При этом мамуля не
упоминала, что ее муж сидит на транквилизаторах и оттого так отстранен от
банальной реальности. А реальной банальностью была я.
Изредка все же мне нравилось проводить с ним время: по пятницам после
обеда мы иногда играли. Отец сидел в кровати, я - у него в ногах, а мать
была в парикмахерской. Приделанный к кровати поднос служил столом. Игры наши
были незатейливы и назывались что-то вроде "цапцарап", "живой-неживой", а
когда я подросла, появилась еще игра - "город, речка, лес". Я при этом
грызла соленые палочки и шоколад с орехами, отец пил пиво. Мать возвращалась
и ругала нас за испачканное белье. Но отец все равно ел в кровати, проливал
кофе, сыпал пепел с сигарет, ронял на простыню жирную ветчину и кусочки
колбасы, сорил ореховой скорлупой и корочками сыра. Белье тут же меняли,
стлали свежее, но запах еды и болезни притягивал мух, и они летели в нашем
доме не на кухню или в туалет, а собирались вокруг отцовской постели,
источавшей нездоровый дух. Моего родителя так же нельзя представить без
мухобойки, как Нептуна - без трезубца. Каждый день я приходила к нему с
одним и тем же вопросом: как он себя чувствует? Ответ был всегда один: устал
он от жизни, устал. Так, в пять лет я уже выучила употребление родительного
падежа, больше ничего толкового отец мне не преподал.
Сейчас я набралась бы смелости и съездила к отцовской первой жене,
поговорили бы, выслушали друг друга. Но она вскоре отправилась вслед за
своим неверным мужем. Встречи же с моей сводной сестрой Эллен, которой
посчастливилось застать нашего папочку в добром здравии, я очень боялась. Я
бы не выдержала, если б она начала мне петь о своем счастливом безоблачном
детстве, о добреньком папочке, который мастерил ей кукольные домики и
танцевал с ней на выпускном балу... Эллен была уже взрослой, когда наш папа
ушел от ее матери к моей, вернее, к моему новорожденному брату. Вряд ли для
сестры развод родителей был такой уж драмой. У нее все-таки долгое время был
отец, который носил синие костюмы. А мне пришлось любоваться его полосатой