"Ингрид Нолль. Натюрморт на ночном столике" - читать интересную книгу автора

посоветовали в магазинчике, где я покупала краски и кисти, начала с цифр, а
потом перешла к фигурам на переднем плане.
Райнхард поначалу только скептически фыркал, но увидев, как заиграла
моя картинка яркими красками под стеклом, оценил, похвалил и совершенно
искренне одобрил. И потом всякий, кто разглядывал мое первое творение,
отдавал мне должное: хотя изображение и смещено немного в сторону, так что
чуть ли не наплывает на цифры, но все-таки вышло весьма и весьма удачно.
Часы эти долго еще занимали почетное место над обеденным столом в нашей
столовой.
После первого творческого успеха я вошла во вкус. Роспись часов меня
больше не интересовала, в наш деревенский домик прекрасно вписывались и
просто картинки на стекле с сельскими видами.
Так каждый из нашей семьи что-нибудь свое в наш интерьер, который все
больше походил на деревенский, да привнес: Райнхард свои балки, я -
картинки, свекровь моя связала нам из белой некрашеной хлопковой пряжи
кружевные занавески, а маменька одарила парочкой плюшевых медведей, один в
женском национальном костюме, другой - в кожаных штанишках.

Как-то раз, чтобы сплавить очередного мамулиного медведя в тирольском
костюме, я в один из рождественских дней зашла к старой моей подруге Люси.
Дочка ее, годовалая Ева, играла под рождественской елкой с котом Орфеем -
просто идиллия! У этих двух приятелей под елкой, кажется, полностью
совпадали вкусы: оба пили теплое молоко, обоим ласкал слух звон
колокольчиков и обоих радовали красные елочные шары. Мерцающее стекло
завораживало их, в результате оно скоро превратилось в опасные осколки и
оказалось в мусорном ведре.
А как, собственно, формируется у человека вкус? Младенец, который
никогда не переступал порога ни одного музея, тянется, подобно насекомым или
птицам, ко всему пестрому, блестящему, к сверкающей золотой и серебряной
мишуре. Восьмилетние девчонки с ума сходят по глянцевым открыткам, на
которых пламенеют алые сердца, вьются гирлянды из незабудок и целуются
голуби, и такое сокровище может затмить только новогодний кич: календари с
искрящимся снегом. Мне, признаться, тоже все еще греют душу такие красивые
глупости, что-то в них есть тайное и сердечное. Меня каждый раз трогает до
слез, как дочка моя Лара меняется с подружками этими открытками и прячет их
где-то, как ценный клад. Вот и я тоже когда-то, в ее годы...

Поначалу я с увлечением копировала лики святых из одного альбома, но со
временем несколько утомилась от бесконечного благочестия и святости. Да и
вообще, святого Себастьяна в каждом углу не повесишь, а пылающие сердца и
"Мария-заступница" над кроватью тоже уже не радовали. И я стала рисовать что
захочется.
Мои отпрыски, Лара и Йост, притащили со свалки стеклянную дверцу от
кухонного шкафа, Райнхард принес целое эркерное окно из одного дома,
списанного под снос, и укоротил его до размеров, мне удобных.
Одно время меня в моем творчестве поддерживала вся семья. Я рисовала
четыре времени года, изображала деревенские гулянья, майские свадьбы,
Гензеля с Гретель. Моей подруге Сильвии, которой вообще трудно угодить, я
подарила сцену охоты на лис, где среди охотников в красных камзолах на
лихом, огненном жеребце восседает она сама. Люси, по профессии учительница,