"Хироси Нома. № 36 (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу автора

низине, у подножия горы. По обеим сторонам вытянутого в длину здания
старинной постройки с высоко поднятой крышей тянулось более ста таких
одиночек, отделенных друг от друга толстыми деревянными стенами, с крепкими
дверьми, в которых имелись круглые глазки размером с глазное яблоко человека
и четырехугольные окошечки для подачи пищи. Казалось, что прерывистые
вздохи, вылетавшие то из одной, то из другой камеры и словно еще более
сгущавшие мрак, царивший внутри одиночек, колеблясь, как туман, устремляются
вверх, достигая высокого потолка тюрьмы. Их глухое эхо рождало мысль о
светильнике, язычок пламени в котором вот-вот погаснет.
Такова была единственная музыка военной тюрьмы, симфония, сплетавшаяся
из вздохов. Выпуская наружу вместе с ними свои сердечные думы, к которым
словно примешивалась желчь, поднимавшаяся по пищеводу до самого рта,
заключенные, без сомнения, вкладывали в них тысячи невысказанных слов о
своей жизни. И надзиратели, окутанные туманом этих вздохов, бесшумно ступали
по циновкам, расстеленным перед камерами, заглядывая в каждый глазок.
Вздох тридцать шестого отличался от этих тусклых вздохов... Его вздох
не растворялся среди них. В нем ощущалось нечто ненатуральное, нечто от
привычки к тюремной жизни.
"А-а-ах"... - разносится низкий звук, с надсадой выталкиваемый из
глубины горла. Стоит прислушаться к нему, как тут же обнаруживается в нем
след определенного умысла, и немного спустя он прерывается, словно какая-то
машина отработала заранее заданный ей срок.
А затем он повторяется снова. И тут же возле его одиночки раздается
сердитый окрик надзирателя:
- Тридцать шестой! Что ты там делаешь?
Голос надзирателя гулко отдается в темной по-зимнему одиночке и
вылетает обратно.
- Тридцать шестой!
- Э-э... Ничего не делаю, - слышится слабый, деланно грустный голос
заключенного.
- Что-о? Я тебе дам "ничего не делаю"! Вишь как развалился, правую ногу
вытянул... Только и знаешь, что вздохи испускать, - думаешь, этим обманешь
меня?... Тридцать шестой! Ты что, не помнишь  29 правил поведения
заключенных? "Заключенный сидит на расстоянии тридцати сантиметров от стены,
руки лежат на коленях, одна в другой, смотрит прямо перед собой, глаз не
закрывает...". Небось не скажешь, что тебе это неизвестно, коли четвертый
или пятый раз к нам являешься...
В камере, замершей от ругани надзирателя, раз, еще раз со свистом
рассекает воздух приклад ружья. Звук удара тупой: ружье впивается в живое
мясо, а затем восстанавливается прежняя тишина.
- Запомни хорошенько, чем это пахнет!
Однако из камеры тридцать шестого не слышно ни звука.
Я чувствую, что сто с лишним пар ушей направлены к камере тридцать
шестого, в то время как нервы, обостренные тюремной жизнью, собраны в комок.
Я тоже напрягаю слух. Я улавливаю, что надзиратель, внедряющий через
окошечко для подачи пищи дисциплину военной тюрьмы в мясо и кости тридцать
шестого, все еще стоит у его камеры, сжимая ружье. Конечно, правый глаз
надзирателя, нацеленный в глазок, широко открыт и уперся в спину тридцать
шестого, который сидит уже в позе, требуемой уставом... А вот я вижу уголком
своего левого глаза, как в глазке моей камеры появляется что-то обладающее