"Хироси Нома. № 36 (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу автора

друга.
Как выяснится у тебя, приходи ко мне, - сказал он. - Я буду в
мастерской, по левую руку от общей камеры.
Он не сомневался, что снова, как и прежде, будет заниматься ремонтом
обуви.
- А где она, общая-то камера? - спросил я, подделываясь под его тон.
- Да ты сразу узнаешь! Узнаешь. Как определят срок и тебе не увильнуть
от работы, - каждый день будешь ходить.
- Верно, но со мной, пожалуй, дело затянется, - сказал я. Я понимал,
что в его рассказах много похвальбы, но все же мои опасения относительно
незнакомой мне тюремной жизни несколько уменьшились.
№ 36 был приземистым человеком, с лицом плоским, как оструганная доска,
с низким лбом и небольшим подбородком. Ко всему этому у него были узкие
глаза, смешной, сплюснутый у переносицы нос с торчащим кончиком странного
красновато-лилового цвета и толстые губы, казалось, созданные для того,
чтобы с них слетали различные небылицы. Плечи у него были широкие и крепкие,
а ноги короткие и вывернутые наружу. Мало того, правое плечо было гораздо
выше левого, но это, вероятно, было следствием его профессии...
У него не было родителей, не было вообще никого близких. И в бега он
пускался из-за своей непоседливости и тяги к женщинам, подобной тяге хищного
зверя к мясу. Хотя на нем была военная форма, в его рассеянном,
невыразительном лице с едва намеченными бровями и в несобранных движениях ни
минуты не находившегося в покое тела проступал отпечаток, который
накладывает на человека жизнь в той части города, где выстроились фасадами
на улицу грошовые ночлежки, дешевые комнаты, сдающиеся на ночь, и
общественные приюты, а на задворках тянутся одна за другой разрушенные
хибары, внутрь которых можно заглянуть сквозь осыпавшиеся земляные стены, -
эти, употребляя научное наименование, "районы неполноценных жилищ" или
"районы скученности", во всем соответствующие духу их обитателей.
Как он успел рассказать мне в эти короткие минуты, хотя я вовсе и не
расспрашивал его, в его существовании на одной из таких улиц, до вступления
в армию, каждый последующий день не имел никакой связи с предыдущим,
несмотря на то что это была жизнь одного и того же человека. Питался он в
столовках, организованных при муниципальных приютах, или в харчевнях, где
отпускают стандартные обеды. Пристроив на плечах, где словно навеки
обосновались лень и отвращение к работе, ящичек с сапожным инструментом, он
к полудню выходил со своей улицы и раскидывал крохотный ларек у вокзала или
на перекрестке улиц вблизи оживленного квартала. Но часам к четырем его уже
нельзя было там найти.
Я чувствовал, что в нем уживаются в равной мере хитрость и тупость, а
его простодушное тщеславие не уступает его хитрости. В нем было что-то
нечистое, угрюмое, он был одним из тех людей, каких порождают самые низшие
слои японского общества; в отношении их бесполезны любые усилия, так как их
воспитывает сама жизнь. И армия придала этим его чертам абсолютно
законченный вид.
"А-а-ах" - этот деланный и вместе с тем выразительный вздох тридцать
шестого я уже мог различить среди множества других вздохов, просачивавшихся
из окружавших меня камер, вздохов вялых и безнадежных, говоривших об
угасании жизни.
Одиночные камеры помещались в глубине военной тюрьмы, выстроенной в