"Лоуренс Норфолк. В обличье вепря" - читать интересную книгу автора

рот и нос, и когда хрустнули первые тростники и он в первый раз услышал, как
охотники окликают друг друга по имени, он набрал полные горсти грязи и
залепил себе уши вовсе не для того, чтобы оглушить себя и перестать слышать
именно эти звуки, но чтобы не слышать тех, что придут следом, - тех, что
будут издавать бесстрашные люди, которым придется затвердить наизусть
тягостный урок страха.
Он ничего об этом так и не узнает, ослепший и оглохший, лежа лицом вниз
в грязи. Она тоже была там, впереди, но она была - вопрос, его единственный
вопрос. Больше помнить было нечего и незачем.
Итак, в серой предутренней мгле снова встали пики тростника, и возник
Анкей и ничего ему не сказал. Широкая полоса сломанных стеблей была укатана
как хорошая дорога и вела к куда более обширной зоне разрушений. Он вспомнил
сыновей Фестия и то, как были изувечены их трупы. Однако, войдя в зеленый
коридор, он не заметил ни единого признака тех судеб, которые постигли
охотников. Тростник вокруг него поднимался все выше и выше, пока за ним не
скрылись даже верхушки гор. Ноги по щиколотку уходили в затхлую воду,
поднимая густые облака ила. Он все глубже уходил в тростниковые заросли, и
высокие стебли качались, когда он отводил их в сторону, - подавая кому-то
сигналы поверх его головы. Он присел, чтобы вымыть из ушей грязь. Слух
вернулся к нему, и он уловил почти неслышные всплески воды на озере и мягкое
поскрипывание тростниковых стеблей. Он был чужой и вел себя неловко.
Звуки тростниковых зарослей были его защитой от возможного обнаружения,
если остался хоть кто-то, кто мог его обнаружить. Он вспомнил, как они
собрались на дальнем берегу залива. Им казалось, что их имена сами собой
создадут святилище, как если бы они имели право сойти с тех троп, что были
помечены их именами, и остановиться под его защитой. Его имя прозвучало
предпоследним, имя Аталанты - последним. Теперь же, стоя по щиколотку в
давленом тростнике, он понимал, что с тропы сойти невозможно. По обе стороны
от нее и от расставленных вдоль нее знаков лежала пустота, злая земля, а он
был - хромое существо, которое одной, обутой в сандалию ногой ступает по
спекшейся твердой почве, а другой, босой, по сырой земле за пределами
знаемого мира, - бродяга с закраины. Его eschatia [118] была - зеленая
литораль между лесом, озером и горами. Здесь пали герои. И место это может
быть знаком, что и ему тоже дальше хода нет.
Он поднял ногу из воды - этакий брезгливый аист. Его зеленое царство
ходило вокруг ходуном от хохота над ним. Он покачнулся, и высокие стебли
испуганно качнулись прочь. А потом выпрямились и встали по стойке "смирно".
Узкая щель, по краям которой стебли стояли неровно, обозначала тот путь,
которым он сюда пришел. Его улика. Здесь невозможно пошевелиться, не оставив
улик. Встало солнце, и тени от камышин расчертили наклонными прямыми его
перпендикулярный мир. И в этом мире движения молодого человека сделались
небрежными. Солнечный свет отскакивал от озерной поверхности и разбивался о
зеленый палисад. Он шел на крохотные проблески серебра между плотно
упакованными стеблями, покуда проблески не превратились в просветы, а те - в
сияющие проспекты. Он стоял на краю тростниковой топи. Он стоял на краю
огромного, в форме полумесяца, озера, поверхность которого была единым
потоком света и слепила его. Он прикрыл глаза, прищурился и принялся
высматривать дальний берег, поймал его линию и следовал вдоль нее глазами,
покуда она не закруглилась и не привела к нему же. Блеклая клякса утренней
дымки сплавила береговую линию с прибрежными холмами, которые постепенно