"Борис Михайлович Носик. Альберт Швейцер " - читать интересную книгу автора

рот, то вдруг начинал петь слишком громко, и молоденькая няня закрывала ему
рот рукой в перчатке. Позднее серьезность присутствующих, их
сосредоточенность производили на него глубокое впечатление.
Как видите, маленький Альберт рос в атмосфере религии. Вечерние
проповеди отца с их искренностью и простотой, с их скорбью об ушедшем
празднике, с беззаветностью его простой веры Альберт, без сомнения, запомнил
на всю жизнь и пронес через сложные свои искания. И потому, когда исчез из
жизни маленького Альберта лохматый дьявол, а потом из жизни взрослого
Швейцера ушел и богочеловек с непорочным зачатием, чудесами, искуплением и
воскресением из мертвых, все же оставалась ему простая вера предков,
преображенная ученым философом в учение о царстве божием внутри нас.
Тут, конечно, не последнюю роль сыграл и сам образ отца, в чьем
богословии, как верно отметил один из биографов, было больше солнца, чем
громов и молний. Другой исследователь Швейцера ставит отца первым в ряду его
идеалов: "Отец, Иисус, Бах, Гёте".
Сартр писал о себе, что "официальная доктрина отбила у него охоту
искать свою собственную веру", что, "убежденный материалист", он "пришел к
неверию". Швейцера тоже не удовлетворила официальная доктрина. Исследователи
отмечают уже в детских воспоминаниях эту швейцеровскую склонность к
беспощадным рационалистическим поискам, желание найти реалистические
объяснения везде, где это возможно, но отступиться перед "бездной
непознанного и непознаваемого, не боясь признать ее бездонной".
Однажды дождливым летом отец имел неосторожность рассказать маленькому
Альберту библейскую легенду о всемирном потопе, и мальчишка тут же озадачил
отца вопросом: "А почему вот уже сорок дней и сорок ночей, наверно, льет
дождик, а вода до крыш не поднялась, а уж до вершины гор и вовсе?"
В восемь лет отец дал ему Новый завет, и здесь маленького читателя
смутила история о волхвах с Востока, принесших дорогие дары младенцу Христу:
"А что сделали родители Иисуса, спрашивал я себя, с золотом и
ценностями, которые принесли эти люди? Почему же они после этого остались
бедными? Отчего эти волхвы больше никогда не заботились о Христе, тоже
казалось мне непостижимым. Потрясло меня и то, что не было никаких сведений
о вифлеемских пастухах, которые стали учениками Христа".
Норвежский исследователь Лангфельдт отмечал "безусловное стремление к
правде и к объективности мысли" в очень раннем поведении Швейцера; в юности
оно привело молодого теолога к разрыву с христианской догмой.
Знакомство с библейскими легендами и притчами дало Альберту и первый
толчок к чтению. Впрочем, это пришло уже позднее. А пока были первые детские
радости, первые горести, первые детские страхи и первые впечатления от
окружающего мира. Этим миром была долина Мюнстера, родная деревня и ее
обитатели.
Мальчика пугали невозмутимые шутки церковного ризничего Егле, который
по совместительству был могильщиком. Заходя по воскресеньям к пастору, Егле
ощупывал лоб маленького Альберта и говорил: "Ага, рога все-таки растут!" На
лбу у Альберта было две шишки, и с тех пор, как он увидел на библейской
картинке Моисея с рожками, шишки эти его сильно тревожили. Пронюхав об этом,
шутник-ризничий продолжал с невозмутимостью справляться о состоянии рогов. И
точно кролик, зачарованный взглядом удава, маленький Альберт каждый раз
подходил к ризничему, давал ощупать себе лоб и обреченно выслушивал известие
о том, что "они все растут!". Только через год отец избавил его от этого