"Амели Нотомб. Дневник Ласточки" - читать интересную книгу автора

бы точно так же: не столько из-за дневника, сколько из-за его мерзкой манеры
говорить. Будто он обращается к своему электорату. И потом, что ему стоило
сразу сказать, где он спрятал ее сокровище? Можно подумать, он нарочно ее
дразнил.
Тысяча против одного: он помнил, куда засунул дневник. И врал, видимо,
потому что не хотел, чтобы дочка увидела другие бумаги, которые лежали в его
портфеле.
Должно быть, документы секретные. Хотя мне они показались смертельно
скучными. Политики всерьез воображают, что их мелкие делишки всем ужасно
интересны. Одно слово, параноики.
Единственной стоящей вещью в портфеле был дневник. Подумать только! А я
еще осуждал ее отца, хотя сам сгорал от желания поступить точно так же.
Напрасно убеждал я себя, что в откровениях этой юной особы не может быть
ничего интересного, что само наличие дневника говорит о ее глупости, - мне
до смерти хотелось его прочитать.
Нет, в конце концов решил я, не буду читать. Не скрою, на мое решение
повлиял голод: от убийств, я давно заметил, разыгрывается аппетит.
Сексуальные забавы, которым я затем предавался, только подогревали его.
Поэтому перед каждым выездом на дело я забивал холодильник продуктами.
На сей раз я убрал сразу пятерых. Нет, четверых. И имел полное право
заморить червячка. Какое счастье - подкрепиться после работы. Чувствуешь
себя честным трудягой. И жуешь с чувством выполненного долга - свой хлеб ты
заработал в поте револьвера своего.
Но меню после убийства требуется особое. В детстве я смотрел детективы
по телевизору, и когда начиналась стрельба, мой дядя всегда говорил: "Сейчас
будет холодное мясо", то есть труп. Может, это у меня в память о дядюшке?
После убийства мне всегда хочется холодного мяса.
Не колбасы. Не бифштекса по-татарски. Нет, мне хочется холодного
жареного мяса. Можно приготовить его самому. Но я предпочитаю не возиться, а
покупать холодный ростбиф или жареного цыпленка. Если я стряпаю сам, мне
как-то меньше нравится. Сам не знаю почему.
Помню, после того, первого журналиста мне пришло в голову подогреть
ростбиф, чтобы попробовать, может, он так вкуснее. Но нет, когда мясо
горячее, у него вкус не мясной, а не пойми какой. А холодное имеет вкус
настоящего мяса. И настоящего тела.
Да, именно тела, а не плоти. В плоти мне все противно, начиная со слова
"плоть". Плоть - это фарш, паштет из свинины, это жирненький господинчик или
пустоголовая вертихвостка. Нет, мне куда больше нравится тело - чистое и
звонкое слово, твердая и энергичная сущность.
Я достал из холодильника цыпленка, которым запасся накануне. Это была
маленькая, худенькая птичка, юный трупик с поджатыми лапками и крылышками.
Отличный выбор.
Обожаю цыплячий скелет. Я поскорее сожрал все мясо, чтобы добраться до
костей. Я вонзил в них зубы: какое наслаждение - с треском перемалывать
челюстями солено-перченый остов. Ни одно сочленение не уцелело перед моим
натиском. Я справился с неподатливыми хрящами, твердой грудной костью и
тонкими ребрышками, которыми любой другой побрезговал бы, с помощью моего
проверенного метода: насилия.
С превеликим удовольствием расправившись с цыпленком, я отхлебнул прямо
из бутылки красного вина. Тело и кровь - идеальная трапеза. Наевшись до