"Амели Нотомб. Дневник Ласточки" - читать интересную книгу автора

одурения, я рухнул на кровать.

Если в душе? наметилось какое-то шевеление, переедать вредно. А не то
нахлынут романтические грезы, отчаянные порывы, элегическая печаль. Если
чувствуешь, что вот-вот потянет на лирику, нужно поститься, чтобы сохранить
трезвость мысли и присутствие духа. Интересно, сколько сосисок с капустой
умял Гете перед тем, как написать "Страдания юного Вертера"?
Философы досократовских времен обходились двумя инжиринами и тремя
оливками, а потому мыслили просто и прекрасно, не впадая в сантименты. А
Руссо, написав свою слащавую "Новую Элоизу", лукаво заверял, что питается
"очень легко: превосходными молочными продуктами и немецкими пирожными". В
этом назидательном заявлении - вся лицемерная сущность Жан-Жака.
А я, набив брюхо, слюнявил свои воспоминания о загородной прогулке. От
целой семьи, которую я навестил, как и от цыпленка, ничего не осталось.
Хотя нет, после моей утренней работы остались тела. Впервые я
задумался: кто и когда их обнаружит? До сих пор подобные детали меня не
занимали.
На данный момент малышка, должно быть, еще не выглядит мертвой, если не
считать легкого окоченения и багровых дыр на висках. Она упала на спину,
подогнув ноги. На пижаме - ни одного пятна крови.
Почему я думал о ней? Обычно после убийства и мастурбации я напрочь
забывал о своих жертвах. И даже во время убийства и мастурбации меня
заботили не столько они, сколько безупречность моих действий, моих жестов и
моего орудия. Клиенты для того и существуют, чтобы я мог их убивать и
мастурбировать. С какой же стати мне о них беспокоиться? Единственное, что
мне запоминалось, это выражение их лиц в момент смерти.
Возможно, именно поэтому дочка министра и выпала из общего правила.
Лицо у нее выражало не крайнее изумление, как у других, а неподдельное
любопытство: она сразу же все поняла и ждала неизбежного. В глазах -
никакого страха, один лишь живейший интерес.
Правда, она только что совершила убийство, а я-то знаю, как это
возбуждает. Тем более, она прикончила собственного отца. Такого даже мне не
довелось испытать: самолет, в котором летел мой отец, взорвался, когда мне
было двенадцать лет.
Не вставая с кровати, я дотянулся до тетрадки. Мне, конечно, следовало
ее сжечь, чтобы никто никогда не прочел ее. Я не сомневался, что такова была
бы воля девочки. Какой стыд, что министр позволил себе так нескромно вести
себя по отношению к дочери. Я не собирался ему подражать.
Но коварный голос нашептывал, что я - не ее отец и мне вполне
простительно заглянуть в дневник. Ведь она об этом уже не узнает, не
унимался голос, так что я зря стесняюсь. Моя совесть бурно запротестовала:
именно потому, что ее больше нет и она не может защититься, нужно проявить к
ней уважение.
Тут включился другой голос, внезапно сменив тему: "Знаешь, почему ты
получил сегодня меньше удовольствия? Потому что тебя зацепила эта девушка.
Освободись от нее, распотроши ее как следует, раз и навсегда; прочти ее
дневник и узнаешь о ней абсолютно все. Иначе она превратится в мифическую
героиню и будет мучить тебя, как зубная боль".
Последний аргумент меня убедил. Не в силах совладать со своим желанием,
я набросился на дневник.