"Амели Нотомб. Дневник Ласточки" - читать интересную книгу автора

упоминались. Надо будет последить за некрологами. Время у меня есть, убитых
хоронят не сразу.
С мертвой птицей в кармане я отправился на кладбище Пер-Лашез. Рядом с
могилой Нерваля я выкопал руками ямку, положил в нее ласточку и присыпал
сверху землей. Может, она и есть нервалевская Химера, Дева Огня? Ее соседями
будут Бальзак и Нодье. Я подумал, что Жерар назвал бы ее Октавией, Оноре -
Серафитой, а Шарль увидел бы в ней Фею Хлебных крошек. Так что я не зря
доверил им эту юную человеческую душу.
Я долго сидел на могиле Нерваля, чувствуя себя сумрачным, безутешным
вдовцом... Сраженный, я дважды пересек Ахерон, и мой усеянный звездами
револьвер отсвечивал черным солнцем меланхолии.[3]
В шесть вечера меня прогнал кладбищенский сторож. Я не заметил, как
пролетело время, не слышал колокола, оповещающего о закрытии кладбища.
Вжившись в нервалевские образы, я погрузился в грезы и забыл обо всем на
свете.
По пути к выходу я заметил, что произошло чудо - моя бесчувственность
сменилась сверхчувствительностью. Ощущения обострились до предела: запах
липы опьянял меня, алые пионы резали глаза, ласковый майский ветер щекотал
кожу, а от свиста дроздов щемило сердце.
Подумать только! Еще вчера мне с великим трудом давались самые
элементарные ощущения, а теперь я трепещу от каждого пустяка. Словно надо
было похоронить ласточку, чтобы разбудить мои органы чувств. Стоило кому-то
умереть не от моих рук, и я тут же вернулся к жизни.
До сих пор все происходило так, будто мои жертвы отдавали жизнь только
ради того, чтобы я испытал если не какое-то чувство, то хотя бы сексуальное
возбуждение. Но достаточно было искренне оплакать птичку, и мои радары
включились.
Выйдя на улицу, я подумал, что еще не опробовал чувство вкуса. Купил
вишен и начал есть их на ходу, сплевывая косточки, как пули, не попавшие в
цель. Я наслаждался теплой и сочной мякотью ягод. Как же давно я забыл это
простое удовольствие, ничуть не уступающее моим пиршествам с холодным мясом.
Вернувшись домой, я решил испробовать то блаженство, что многократно
обостряет чувства. И стоило мне подумать о Ласточке, как я пришел в
сильнейшее возбуждение.
Я лег на кровать и предался любимой игре. Птица-девушка, отбросив
револьвер, позволяет мне ласкать ее. Но настороженный взгляд не подпускает
меня слишком близко, и я целую ее глаза - потому что это красиво. И чтобы
она перестала меня бояться. Почему же я сразу не заметил, как она прекрасна?
Бывает красота, которая моментально бросается в глаза, а иногда
красавицу различишь не сразу, ее лик словно выписан загадочными иероглифами,
на их расшифровку нужно время, но, представ во всем своем великолепии, она
затмит всех остальных красавиц.
Или я идеализирую Ласточку лишь потому, что убил ее? Мои чувства
проснулись слишком поздно, и только теперь, вспоминая ее лицо, я восторгаюсь
его красотой. Подумать только, я так мечтал о прекрасной убийце, а едва
нашел ее, пристрелил на месте. Издержки профессии, черт бы ее подрал! Все,
что мне осталось, - тетрадь и несколько выстрелов, врезавшихся в память.
У нас принято называть красоток "убийственными". Ты, Ласточка, убивала
по-настоящему. Ты так и стоишь у меня перед глазами - с револьвером,
нацеленным на своего папашу-министра, который барахтается в ванне и в ответ