"Амели Нотомб. Дневник Ласточки" - читать интересную книгу автора

страниц как будто лился звук. Я напряг слух и разобрал мелодию "Радиохед".
Скорее всего, она звучала в моей голове, но вот странное совпадение - это
была песня Everything in Its Right Place. Все на своих местах.

Я охотно отдался ее гипнотическому звучанию. Все действительно было на
своих местах: киношник просматривает свой фильм, инфанта покоится в могиле,
убийца подстерегает жертву. Из потока децибелов то и дело вырывался рефрен:
What is it that she tries to say? Что она пытается сказать? Хороший вопрос.
Некоторые фразы я перечитывал снова и снова:
Ни один цветок не цветет так пышно, как пион. Кажется, будто рядом с
ним другие цветы бранятся сквозь зубы от зависти.
Или:
Разглядывая щели на стене, я никогда не могу определить, где они
начинаются: наверху или внизу, в центре или с краю?
Или вот еще:
С закрытыми глазами музыку слышно хуже. Глаза - это ноздри ушей.
Я бы до такого ни за что не додумался. Но почему эта девочка писала
такие вещи?
Иногда встречались простые, но странные замечания:
Сегодня с утра у меня большое сердце.
И все. Почему от ее слов мне так больно? Я пытался убедить себя, что
придаю значение этим строкам только из-за личности автора. Если бы их
написала солидная матрона, они не тронули бы меня. Вздор, солидная матрона
никогда не написала бы ничего подобного. Только юное, мятущееся и одинокое
существо могло высказать такую лаконичную и непонятную для посторонних
мысль. Хрупкое изящество фраз напоминало о красоте почившей инфанты. Их
странный смысл предвещал ее участь.
Пора! - без пяти минут десять подсказало мое профессиональное чутье. Я
занял пост у двери в просмотровый зал. По описанию мой киношник был
коренастым и с длинными волосами. Оказывается, снимать фильмы гораздо
опаснее, чем кажется.
Я заметил, что предстоящее убийство не возбуждает во мне ни привычной
радости, ни вожделения - только досаду читателя, вынужденного оторваться от
увлекательной книги ради житейских забот. В двадцать два часа двадцать пять
минут дверь наконец распахнулась.
Из нее повалил народ. Это затрудняло мою задачу. Убийство - дело
интимное. Не говоря уже о том, насколько неуместны свидетели.
Когда появился киношник, он был так плотно окружен, что стрелять не
представлялось возможным. Люди, которые вышли раньше, тоже бросились к нему
навстречу и полностью загородили от меня клиента. Я слышал гул голосов и
искренне надеялся, что это восторженные комплименты - потому как они
последние в его жизни.
Постепенно толпа рассеивалась. Кое-кто уже рассаживался по машинам,
хлопали дверцы, урчали моторы. Но киношник все еще стоял в кольце людей.
Разве оставят режиссера в одиночестве после премьеры? Почему мне вообще дали
такое задание? Конечно, я ничем не рисковал: вокруг ни одного телохранителя.
Но если я застрелю этого типа на глазах у его друзей, они запомнят мои
приметы, и мою личность будет легко установить. А если шеф специально
устроил мне подставу? Он явно злится на меня из-за пропавшего документа.
Среди окружавших клиента людей выделялась девушка, которая, наверное,