"Алексей Силыч Новиков-Прибой. У дальних берегов" - читать интересную книгу автора

сильный, обезумев от ярости, пытается опрокинуть скалы в глубину вод.
Оба бота стояли рядом, но с того и другого люди не видели друг друга.
Только слышались изредка их голоса, усиленные, чтобы перекричать бурный
мрак. Чей-то бас прохрипел:
- Эй, на боте! Как поживаете?
С другого бота ответили:
- Живем, хлеб жуем и думаем о горячих пирогах.
Послышался знакомый голос машиниста Кучеренко:
- Днем и то ничего не разберешь. Такие густые туманы, как будто они
сошлись сюда со всех сторон. А сейчас точно в сырое чертово логово попали.
- Вот и вспомнишь свой корабль, как родной дом, - вставил матрос
Леконцев.
Забрезжил рассвет, мутный и пасмурный, но туман заметно рассеивался. И
вдруг с палубы корабля раздалось протяжное пение петуха, оставленного там на
ночь в клетке вместе с курицей. Ни высокие широты севера, ни влияние
природных стихий не могли нарушить инстинктивных повадок этой чуткой
домашней птицы. Неутомимые летуны-чайки снизились к воде и закружились с
криками у самого бота, как бы желая разглядеть голосистого певуна, быть
может впервые услышанного ими в этих диких местах. А петух еще несколько раз
повторил свой задорный салют туманному утру на море. Пение петуха напомнило
людям о далекой родине, вызвало прилив силы и жажду жизни, за которую им еще
предстояла трудная борьба. Они быстро, начали подниматься на палубу.
"Олдгамия" за ночь прогнулась срединой корпуса. У командира сложилось
впечатление, что она может разломаться пополам. Он торопил боцмана. Доски,
консервы, котлы, разная посуда, мука, ящики с галетами, клетка с петухом и
курицей и все, что могло пригодиться для временной жизни на новом месте,
старались увезти с собой на берег. Два бота и шлюпка долго искали удобного
пристанища и остановились за километр от корабля, но и здесь подойти к
берегу мешали отмели и камни. Матросы по пояс сходили в воду и, окатываемые
бурунами и прибоем, тащили захваченное добро на себе. Только к полудню
закончилась переправа на неизвестный остров.
Командир и три матроса остались на судне. Трегубов приказал Кузьменко и
Кошелеву зажечь керосин в двух трюмах на корме, а, Леконцев, как самый
смелый и расторопный человек, то же самое должен был сделать в двух носовых
трюмах, эти люди рисковали своими жизнями. Под ними находилось около трехсот
тысяч пудов горючего груза. Матросы разошлись. Прошло несколько минут. Не
видя признаков поджога, командир от нетерпения, громко закричал:
- Скоро ли? Море, что ли, поджигаете?
Наконец все четыре люка задымились. Матросы прибежали к штормтрапу. Они
посторонились, чтобы пропустить командира, но тот, подтолкнув их вперед,
последним спустился в ожидавшую шлюпку. Едва она успела отчалить от борта,
как внутри судна что-то с грохотом загудело. В ту же секунду над кораблем,
как парус, встала красная высокая стена и от порыва ветра повалилась вниз.
Пламя, вытянувшись, метнулось к шлюпке. Казалось, огненный удав хлестнул
хвостом сидящих в ней людей. Их обдало жаром, опалив брови и усы.
- Навались! - во всю силу легких скомандовал командир гребцам.
В следующее мгновение ветер подхватил пламя вверх, и шлюпка вышла из
опасности. С каждой секундой огонь на судне бушевал яростнее, и даже
хлынувший ливень не мог подавить силу пожара. В его свете дождь походил на
низвергавшиеся с неба струи расплавленного серебра. Взрывы керосиновых банок