"Как пал Дийнавир" - читать интересную книгу автора (Майра)

Глава III

Стемнело, и возбуждение, державшее волшебника на ногах весь конец дня, спало. Молодого мага бил озноб. Зрение полностью восстановилось, но глаза сильно болели, и для излечения Владену пришлось прибегнуть еще к паре заклинаний, что тоже далось неожиданно трудно. Сегодня он впервые столкнулся с тем, как откликается Дийнавир на применение серьезной магии, до этого ему случалось использовать только мелкое бытовое волшебство, которое не требовало ни большой затраты сил, ни особой защиты. Мощь источника силы, скрытого в Доме на Перевале, удивляла и была небезопасна. Кроме того, Владен больше не мог надеяться на то, что в Ааре его недооценивают.

Теперь приверженец Ночи точно знает о том, что в крепости на границе находится сильный маг, и наверняка будет вдвое пристальнее следить за соперником. Волшебник откинулся в кресле, прищурился и огляделся сквозь полуопущенные ресницы. В воздухе не было тончайших черных нитей, как он ожидал, и все же что-то ему не нравилось. Больше всего настораживала вялость, навалившаяся в последние час или полтора, когда он понял, что никто не придет за ним по приказу Дийнастина-старшего и никаких разбирательств между ним и Трелленом не будет. Он несколько раз ловил себя на том, что дремлет помимо воли, с усилием просыпался… Огонь в очаге прогорел, в лампе, которую он зажег, почти не сознавая, что делает, заканчивалось масло.

Волшебник поднялся. Больше всего ему хотелось лечь в постель и провалиться в сон, а проснуться уже далеко отсюда – в домике Куллинена, над которым и сейчас еще шелестит осенняя листва. Тоска по кленам, алеющим высоко в небесной синеве, по ласковым волнам прибоя, лижущим песчаный берег, к которому ведет длинная дубовая лестница, была такой пронзительной, что он… снова проснулся и обнаружил, что дремал стоя у окна, опершись локтями на подоконник и уткнувшись лбом в частый переплет. Владен резко выпрямился и снова огляделся. Свет лампы мигал, и нужно было спуститься вниз, чтобы самому раздобыть дров, масла и еды. Никто в этот раз не принес ему ужин: скорее всего, слуги были слишком напуганы, и теперь вместо настороженности он внушал многим страх. С другой стороны, волшебник мог быть совершенно уверен, что никто не посмеет мешать ему, если он сам войдет в кухню за провизией. Правда, ужин давно закончился, и могло статься, Владена ждали пустые вертелы и остывшие котлы… А снова прибегать к магии не хотелось.

Он спустился и пересек двор, не встретив ни души. Это показалось ему странным, потому что время было еще не позднее. Зато во всех окнах усадьбы горел свет, и временами Владен замечал внутри быстрое мелькание теней. Одна из них то приближалась к окну, то отдалялась от него, как будто кто-то взволновано мерил шагами комнату, в которой Треллен обычно обсуждал с управляющими хозяйственные дела. Судя по фигуре, это был не Дийнастин-старший, а кто-то из его военачальников.

Волшебник миновал большой двор. От окаменевших ворот все еще несло холодом, хотя раздражающего запаха, обычно сопровождавшего такого рода превращения, в воздухе уже не чувствовалось. А вот сладковатая, похожая на привкус лекарства горечь еще была, только как будто слегка изменила оттенок… Владен вздернул подбородок, окончательно стряхнул с себя оцепенение и вошел в просторную кухню. Он пробрался к огромному, едва тлеющему очагу, зажег от углей факел и осмотрелся. Его удивило, что и здесь пустынно, а остатки трапезы обильны, как будто отец и его люди были слишком подавлены неудачей, чтобы как следует поесть. Пожав плечами, волшебник взял большую деревянную миску и потянулся к вертелу, на котором, нелепо растопырив ножки, стыли цыплячьи тушки. Одновременно он, по привычке, оглядывал гулкое, казавшееся сейчас неприветливым помещение.

Ему почудилось, будто в одном углу тьма сгустилась больше, чем в других. Владен оставил еду, подхватил факел и двинулся туда. Ему казалось, что он шагает широко и стремительно, но цель приближалась медленно, словно он спал и видел дурной сон. Потом вдруг темнота резко отпрянула, обнажая старую штукатурку, под ногами что-то коротко прошуршало, в колеблющемся свете факела он разглядел удирающую крысу… И снова наступила тишина. Ничего там не было, в том углу, кроме странного пятнышка на стене. Владен поднес к нему факел. Значок был крошечный, но волшебник сумел разглядеть его и глубоко вздохнул. "Халлиноба", "поражающая основание". Ему еще ни разу не доводилось видеть ее в действии, а Куллинен, по его собственным рассказам, столкнулся с ней лишь однажды, в юности, – в осажденном войсками Аара семиреченском городе, который вскоре пал. Этот город сопротивлялся очень долго, а потом каменный фундамент домов начал крошиться, будто источенное червями дерево, стены покосились и осели. Перепуганные жители выбегали на улицы, но это не было обычной паникой, возникающей при природном бедствии или нападении врагов. Это было настоящее безумие, словно и в людях что-то вдруг надломилось, разрушилось. Куллинен ускользнул из города: он тогда еще не был сильным магом и не мог его спасти…

Владен смотрел на крошечного чернильного паучка на стене, и под его взглядом тоненькие, тоньше волоса, лапки вдруг начали исчезать, как будто невидимая рука стирала их на глазах у волшебника. Потом исчезнувший значок вновь стал проявляться, и Владен увидел того, кто его нанес. Разумеется, это был не сам владыка Аара, а всего лишь один из его подручных магов, не из самых лучших, поскольку заклинание не требовало большого искусства. Оно было наследием древнего полузабытого народа, магия которого оказалась большей частью утрачена. По странному стечению обстоятельств, лучше всего сохранились именно проклятия вроде "халлинобы". Чтобы успешно пользоваться ими, требовалось только достаточно мощное напряжение воли, поэтому с простейшими из них, раздобыв нужную формулу, могли бы справиться даже деревенские знахари и ярмарочные шарлатаны. Самым неприятным в этих проклятиях было то, что при освобождении от них затрачивалось намного больше усилий, чем при их наложении.

– Итак, ты тоже решил проявить себя, – сказал Владен, глядя за спину вызванному из недавнего прошлого призрачному противнику. Тот не мог слышать его, рисуя на стене значок, но в глубине темноты, из которой он явился сюда, был еще кто-то – кто мог. Темнота вибрировала, переливаясь блестящими чернильными оттенками от золотисто-фиолетового до иссиня-черного, и в ее ответном молчании ясно читался враждебный, болезненный интерес.

– Ты завоевал половину нашего мира, а все не избавился от пристрастия к дешевым ученическим трюкам. Разве твое войско недостаточно сильно, чтобы сокрушить эти стены? Тебе известно, что этот дом оставлен небесным покровительством: ведь ты сам приложил к этому руку…

Маг, чертивший "халлинобу", закончил свою смертоносную работу и огляделся вокруг. Его цепкий взгляд безразлично скользнул по Владену и переместился дальше, потом незнакомец повернулся спиной и исчез, возвращаясь к своему хозяину. Темная стена поглотила его без следа, всколыхнулась в последний раз и застыла, но все не пропадала, как будто ждала чего-то еще.

– Я знаю, что с тобой. Ты упиваешься своим могуществом – и постепенно сходишь с ума от безнаказанности.

Ему послышался смешок, но он знал, что это игра его собственного воображения. Знак нанесли давно, несколько часов назад, и выполнивший эту работу маг был уже далеко. А созданию, с которым Владен говорил сейчас, нечем было злорадствовать. Магия Ночи лишала своих приверженцев многих человеческих эмоций, и они постепенно теряли способность смеяться.

– Тебе уже отказывает вкус, а придет время – откажет и рассудок. Признайся: никто из твоих учителей не предупреждал тебя о таком повороте дел!

Темная завеса начала таять. На миг Владену показалось, что за ней вот-вот откроется зал, где находится владыка Аара, что они наконец встретятся лицом к лицу. Но этого не случилось: колдовство развеялось, и Владен остался один перед грубой стеной кухни…

Волшебник медленно отвернулся. Взглянув на холодное мясо и покрытую жиром похлебку, он почувствовал, что его воротит от одного вида еды. Голод куда-то пропал, осталась ясная, холодная злость. Владен испытывал скорее брезгливость к "халлинобе" и тому, кто ее наложил, чем тревогу. Его собственное обучение у Куллинена длилось уже много лет и почти подошло к концу, так что он сумел бы справиться и с более сложной угрозой, чем проклятие, подтачивающее основание Дийнавира. Но после мистической встречи в кухне он ощущал еще больший упадок сил, чем раньше, и понимал, что для верного исполнения дела ему нужны помощники. У него были серьезные сомнения в том, что удастся найти добровольцев в Дийнавире после того, что сегодня случилось. Тем не менее, нужно было попытаться.

Молодой маг прихватил с полки запечатанный кувшин с маслом для светильника, заглянул в дровяной сарай. Укладывая и связывая поленья, он слушал, как по соседству вздыхают и переступают копытами лошади, и вдруг почувствовал, что одиночество может быть слишком тяжким бременем даже для человека вроде него. Но горечь в воздухе ощущалась и здесь, она постепенно усиливалась и начинала жечь легкие, так что мысли о собственной уязвимости были совершенно излишни. Владен взвалил на спину вязанку и направился к себе в башню.

Уже огибая угол дома, он услышал голоса. Их было несколько, и даже не разбирая слов, он понял, что люди взволнованы. Волшебник грустно улыбнулся, представив, сколько мужества понадобилось им, чтобы прийти к его дверям после зрелища, которое потрясло их вечером. Он вышел к ним из-за угла. Это были четверо слуг и сотник Баруха, и увидев последнего, Владен понял, что именно его силуэт мелькал недавно за освещенным окном. Двое слуг как раз готовились подняться по лестнице, хотя окна башни были темны.

– Вы ищете меня? – негромко спросил волшебник, и хотя на этот раз магия была ни при чем, его опять услышали все. – Я здесь.

В неверном свете факелов трудно было судить, но он мог спорить с кем угодно, что они растерялись и побледнели. Слуги невольно отступили назад, и Баруха оказался лицом к лицу с магом. Сотник трепетал не меньше остальных, но сумел быстро взять себя в руки.

– Господин, – заговорил он, его голос поначалу звучал неуверенно, – не сердись! Мы пришли к тебе без оружия, у нас нет злого умысла против тебя.

– Вас послал мой дядя? – спросил Владен, опуская вязанку на булыжники, которыми был вымощен двор, и со спокойным любопытством оглядывая всю компанию.

Баруха покачал головой:

– Нет. Он бы разгневался, если бы узнал. Но ты – его единственный наследник, и кто еще может постоять за Дийнавир, если наш господин Треллен, наша опора, основание этого дома, умрет…

Владен почувствовал себя так, как будто получил нежданный удар в лицо и только сейчас по-настоящему пробудился от наведенной дремоты.

– Что с ним?

– Он один ел за ужином. Видишь ли… Прости, господин, но никому из нас кусок в горло не лез после того, что ты сегодня сделал. Только твой дядя ел и насмехался над нами, называя трусливыми бабами. А когда мы встали, едва пригубив вина, он вдруг упал, и изо рта у него хлынула кровь. Анека пользует его своими снадобьями, но ему все хуже. И мы решили пойти к тебе, хоть наш господин не велел…

Анека прежде был десятником, но потом Треллен, оценив его лекарское искусство и знание всевозможных обрядов, приставил его ведать лазаретом и служить в дийнавирском храме. Анека не был жрецом в полном смысле этого слова, но боги благоволили к нему, и он был уважаем своими прежними товарищами по оружию. Владен мало знал Анеку, хотя уже не раз слышал о его способности умело врачевать болезни и раны. Сейчас волшебник был уверен в том, что все снадобья лекаря окажутся бессильны. Треллен не был сражен обычным недугом, ни даже отравлен обычным ядом.

– Я должен его увидеть.

Баруха вздохнул с явным облегчением.

– Конечно, господин! За этим мы и пришли к тебе.

Треллен Дийнастин, опора и основание этого дома, лежал, пораженный "халлинобой", в своих покоях. На белой холщовой рубахе, на груди, темнели пятна засохшей крови, а вокруг жестких неулыбчивых губ запеклась черная кайма. Веки больного сделались пепельно-серыми, глазные яблоки под ними то и дело беспокойно поворачивались, как будто хозяина Дийнавира мучили кошмары. Скорее всего, так оно и было. Невысокий расторопный Анека хлопотал вокруг обширной постели, ему помогали две женщины. Увидев Владена, лекарь замер и отступил, и по взгляду, который он бросил на Баруху, волшебник понял, что между двумя мужчинами были разногласия. Но Владена волновало другое.

Он быстро подошел к постели Треллена и склонился над знакомым, еще не старым лицом. Враг нанес удар не только по стенам – стены можно отстроить заново. Но чего они будут стоить, если род Дийнастинов, издревле державший их своими заботами и кровью, иссякнет? Владен не сомневался, что в качестве следующей мишени ночной магии намечен он сам.

Волшебник несколько раз провел рукой над лицом больного, потом осторожно коснулся щек, шеи, груди… Присутствующие следили за ним с суеверным трепетом, в полной тишине. Владен взял горячие руки дяди, повернул ладонями вверх и, водя по ним кончиками пальцев, принялся изучать нанесенный чужим колдовством вред. Если бы эти глупцы позвали его раньше, вместо того, чтобы спорить и бояться, Треллен не ослабел бы так сильно! С каждым часом он терял жизнь, как будто кто-то невидимый высасывал ее из него жадно и неустанно. Впрочем, могло быть и хуже, а Владен сам был виноват в том, что люди относились к нему с такой опаской…

Он выпрямился и обвел взглядом присутствующих.

– Уйдите все. Пусть останутся только Баруха и Анека.

Комната мгновенно опустела. Названные двое стояли, стараясь не глядеть друг на друга, но пожирая глазами молодого господина.

– Анека, мне нужны три небольшие вещи – из железа, серебра и золота, – чтобы замкнуть эту комнату и запереть кровь. Найди что-нибудь подходящее.

Неразговорчивый крепыш кивнул, выволок на свет суму с лекарскими принадлежностями и принялся извлекать из нее необходимое.

– Баруха, помоги мне переодеть моего дядю и встань у двери. Я начну обряд, Анека поможет, если я устану. Никто не должен входить сюда, пока мы не закончим. Ты слышишь, никто!

На бледном лице сотника на мгновение отразилась нерешительность, он, похоже, хотел о чем-то попросить, но не попросил. Молча помог сменить на старом хозяине окровавленную рубаху, потом встал, где ему было велено. Волшебнику недосуг было разбираться, что именно смущало Баруху: сомневался ли он уже в правильности своего похода к Владену, или его мучили дурные предчувствия, или было что-то еще…

– Никто не должен входить, ради спокойствия этого дома! – повторил Владен, глядя уже не на Баруху, а на Треллена. – Анека, ты готов?

– Да, господин.

Одним из сокровенных оснований магии считается кровь. Свойства этой жидкости таковы, что замешенные на ней снадобья и произнесенные над ней слова приобретают огромную силу. Но эта сила никому по-настоящему не подвластна, и никто не знает, против кого может обернуться ее мощь в следующий момент. Вечерние маги, в том числе и Владен, и Куллинен, никогда не прибегали к подобному колдовству; они старались пользоваться лишь тем, с чем могли управиться и за что могли держать ответ – водой, токами земли, движениями воздуха, изменениями красок, запахами и звуками. Их магия давала огромную власть, но кровь могла бы дать большую, и каждый из них рано или поздно проходил через этот соблазн – бунт своего колдовского естества в стремлении к абсолюту, к опьяняющему чувству всемогущества. И сейчас, вбирая трепещущими ноздрями кисловатый железный запах, Владен, находившийся в расцвете физической и магической мощи, чувствовал, что миг такого испытания для него близок. Тревога кольнула волшебника в сердце, но он прогнал ее.

Он соткал невидимый купол под потолком господских покоев, отгородив их от прочего мира, перенеся в иную реальность, где все имело зрение и голоса. Он не повелевал, он просил – металлы и воду в глиняной чашке, часть омывающего сушу океана, – вынуть из тела отца смерть и вернуть ее туда, где ей положено пребывать до часа, назначенного богами. И чувствовал, с какой охотой откликались на его зов знакомые стихии. Он пребывал в привычном для него мире оттенков, которые врачевали ласково, накатывая и переливаясь нежными теплыми волнами. Так могло продолжаться долго, очень долго – слишком тяжелым оказался нанесенный удар, слишком истощен был сам Владен сегодняшним превращением ворот и призрачной встречей с врагом. Силы волшебника быстро убывали, он черпал их у воды и металлов, у известняковых стен, у дерева кровли, боясь, что эти связи могут вот-вот порваться, чувствуя звенящее натяжение каждой из них. А потом… Потом он ощутил и нечто другое. Дийнавир помогал ему, напрягая каменные мышцы в собственной мольбе, обращенной к небесам. Владен видел сияющие токи, струящиеся вверх, изо всех сил тянущиеся к высокому потолку язычки пламени светильников, над которыми на глазах вырастали десятки радужных нитей. Напряжение было таким, что казалось, жесткая и косная материя не выдержит, пойдет трещинами, начнет распадаться. И в высший миг, когда два мира – нижний и верхний – слились в один, как было в незапамятное время, небеса дрогнули и отозвались мерцающей, неземной музыкой…

Это было прикосновением к вечности, каких Владену еще не приходилось переживать. Дийнавир простирался по вертикали почти бесконечно, заполняя все пространство от земли до неба и уходя глубоко в землю и высоко к звездам. Он уже не походил на то, что Владен видел обычным зрением, но казался сплошным заревом – то холодным и переменчивым, как полярное сияние, которое волшебнику приходилось наблюдать в своих странствиях на север, то золотистым, теплым и надежным. Может быть, единственное место в мире, волей богов до последнего времени сохранявшее первозданность – солнечная вертикаль, связующая все миры, живых, мертвых и вечных, все времена, все эпохи… Владен знал, что венчает ее где-то далеко в недостижимой для смертных выси – Полуденный престол, ожидающий возвращения своего бессмертного Владыки. Он также знал, что другим ее окончанием был трон Полуночи, средоточие тьмы и отчаяния, но сейчас он виделся волшебнику как далекое, маленькое озеро слабого, неверного свечения. Гораздо ярче была дорога к Закату, уходящая от Врат, но ни самих Врат, ни их чудовищных стражей, ни темноты по эту сторону Владен видеть не мог, потому что вокруг, пронизывая все и вся, струились певучие потоки. В их разноцветной сияющей глубине волшебник различал Треллена, темный, причудливо искривленный ночными чарами силуэт, горизонтально парящий в воздухе. Течение света размывало уродливые контуры, растворяло темноту, уносило тени, и фигура оплывала и таяла, как черный воск, пока не истаяла совсем. А свет продолжал течь и звучать без преград, наполняя и питая все сущее…

В следующее мгновение что-то едва уловимо, но зловеще изменилось. Владен открыл глаза, заставляя себя вернуться к обычному зрению, и увидел искаженное ужасом лицо Анеки, державшего перед губами больного железный нож, которым затворяли кровотечения. Лекарь смотрел куда-то за спину Владена, и волшебник тоже обернулся, предчувствуя, что увидит: Баруха ушел с поста и кто-то открывает двери, выпуская из комнаты темные тени, покидавшие тело Треллена.

Он увидел не это.

Баруха, с бледным до синевы лицом и остекленевшим взглядом, надвигался на него, и в руке сотника был обнаженный меч. В еще играющих радостными оттенками лучах был заметен слабый темный ореол вокруг фигуры сотника, пульсирующий в такт сердцебиению. Намерения нападавшего не оставляли сомнений, а ускользнуть от смертельного удара в узком пространстве между Барухой и высокой кроватью было почти невозможно. Владен упал на колени и завалился на правый бок; меч скользнул мимо его левого виска, вспарывая меховое одеяло в ногах постели. Молодой маг собирался перехватить руку сотника, но этого уже можно было не делать. Железный нож, коротко свистнув высоко над головой Владена, впился Барухе в шею… Теплая жидкость брызнула в лицо волшебника, и сияющее чудо над маленьким замкнутым мирком зазвенело, рассыпаясь.

Следующее, что Владен осознавал и чувствовал – это как он стоит на коленях, а Баруха все не падает, и кровь все брызжет, окропляя голову и плечи, пятная кровать, искажая знакомые очертания вещей. Он попробовал ее на вкус. Она была сладкой, а не соленой, и источала жаркое сияние. Ночь отступала перед ней, равно как и смерть. И звенел, звенел без конца золотой, радостный смех где-то внутри…

Волшебник чувствовал в себе зияющую полость, она быстро наполнялась светом – но не тем, который только что погас, не теплым и живительным, а горячим, знойным, иссушающим. От него по телу бежало лихорадочное тепло, много тепла… Владен резко воспротивился этому. Сияние остановилось, помедлило, как будто удивляясь его противодействию. И вдруг – гневно вспыхнуло алым, обдав каждую частицу тела невыносимой болью. Волшебник услышал крик, едва успел понять, что это кричит он сам, и тут наконец Баруха зашатался и рухнул навзничь, опрокинув светильник, и по деревянному полу, по плетеным циновкам и расстеленным звериным шкурам зазмеились горящие масляные струйки. Анека одним невероятным прыжком перемахнул господскую кровать, бросил на пламя тяжелое одеяло, притоптал… Повернулся к Владену, едва взглянув на убитого.

– Господин! Господин! Прости меня! Но как еще я мог тебе помочь?

Волшебник с трудом поднялся с колен. В дверь стучали, слышались встревоженные голоса, но входить пока никто не решался.

– Не бойся. Все, что нужно было сделать для нашего господина, я успел. Теперь пои его травами, лечи, как умеешь…

– А ты? Что будет с тобой?

– Ничего. Самое страшное уже случилось. Что ж… Не думал я, что мое испытание начнется вот так…

Владен наклонился над Барухой. Тот лежал с ножом в горле и казался большим, тяжелым и странно, по-детски беспомощным. Волшебник вспомнил сладость и завораживающее сияние крови, и его чуть не стошнило. Он почувствовал жгучую, едва переносимую ненависть к далекому сопернику, для которого те, к кому он, Владен, только начал ощущать доверие и привязанность, были всего лишь фигурками в жестокой и лживой игре, а честь и верность – пустым звуком.

– Тебя похоронят, как воина, – прошептал он в лицо убитого. – Ты ни в чем не виновен. Мир тебе!

И направился к двери.

– Господин! – окликнул его Анека. – Тебе нужно умыться, ты весь в крови…

Дверь приоткрылась, за ней в темноте обозначились два бледных пятна – лица, которые тут же исчезли, стоило Владену повернуться в их сторону. Колдун услышал сдавленный шепот:

– Кровь! На нем кровь!

Он обречено махнул рукой и с горечью усмехнулся. Если бы они только знали, насколько правы!