"Брижит Обер. Лесная смерть " - читать интересную книгу автора

что я уже во Франции, в Париже. До меня не сразу дошло, что мое теперешнее
состояние - явление отнюдь не временное. Что я никогда уже не смогу увидеть
что бы то ни было, встать на ноги. Не смогу разговаривать с медсестрами и
врачами. Всю тяжесть нынешнего своего положения я поняла лишь постепенно, из
разговоров, которые они вели между собой. Я никак не хотела в это поверить.
И тем не менее...
Прежде чем прийти к выводу о том, что хотя спинной мозг, судя по всему,
поражен не так уж безнадежно, двигательные центры все-таки серьезно
повреждены, они очень долго обследовали меня. "Кора головного мозга... центр
регуляции мозжечка... нельзя исключить кататоническое состояние..." Короче,
полная катастрофа. В отношении глаз картина примерно та же: зрительный нерв
не задет, но, по всей вероятности, основательно пострадала соответствующая
область головного мозга - так что трудно сказать, смогу ли я когда-нибудь
вновь обрести зрение. Врачи не уверены в моей способности что-либо слышать и
понимать, поэтому разговаривают со мной как со слабоумной. А все остальные
следуют их примеру, за исключением Иветты, которая с редкостным - и, между
прочим, совершенно оправданным - упрямством свято верит в то, что я
прекрасно сознаю все, что происходит вокруг меня, более того - в то, что в
один прекрасный день я восстану из своей инвалидной коляски, словно Лазарь -
из гроба...
Вот такие дела. Мне тридцать шесть лет. Когда-то я каталась на лыжах,
играла в теннис, любила ходить пешком, плавать; любила солнце, прогулки,
путешествия, любовные истории. Любовь... А теперь я похоронена заживо в
мертвой оболочке своего тела и каждый день молю Бога лишь об одном: чтобы он
дал мне наконец возможность умереть по-настоящему.
Когда я слышу, как Иветта суетится вокруг меня, я частенько вспоминаю
один фильм, который как-то вечером показывали по телевизору. Главный его
герой являл собой нечто вроде меня теперешней - только руки и ноги у него
были еще и ампутированы; этакий обрубок человеческого тела, слепой и немой;
он все пытался изыскать какой-нибудь способ общения со своей сиделкой в
надежде на то, что ему удастся убедить ее его убить. Мы с Бенуа тогда едва
не расплакались. Здоровые, счастливые, удобно устроившиеся на диване с парой
стаканчиков спиртного под рукой. Вполне способные пустить слезу по поводу
чужого несчастья.
Иветта меня ругает. Я пытаюсь проглотить проклятую кашицу. Сделать это
не так-то просто. Каждый божий день я ломаю голову над одним и тем же
вопросом: почему одни мускулы у меня работают, а другие - нет? Почему мое
сердце продолжает стучать, а мозг - размышлять, причем вполне логически?
Почему моя кожа не утратила чувствительности и способна даже покрываться
мурашками? И каждый божий день - с тех пор как пришла в сознание - я пытаюсь
собрать всю свою волю в кулак, чтобы любым способом достичь заветной цели:
способности двигаться. Шевелиться, вертеться. Два месяца назад мне впервые
удалось моргнуть, а в прошлом месяце я научилась чуть приподнимать
указательный палец левой руки. Еще я могу мотать головой, но, увы, это
совершенно бессознательные движения, контролировать которые я не в силах.
Рэйбо, мой лечащий врач, говорит, что все это - колоссальный прогресс. И
спокойненько отправляется заниматься серфингом. Рэйбо отнюдь не относится к
разряду людей чересчур чувствительных. Он полагает, что мне самое место - в
каком-нибудь специальном заведении для подобных больных. Этаком
стерилизованном приюте для умирающих, оборудованном по последнему слову