"Николай Сергеевич Оганесов. Двое из прошлого (Повесть) " - читать интересную книгу автора

подследственного без такого самообмана обойтись трудно.
На середине двора он медлит, полуобернувшись к сопровождающему,
что-то говорит ему - наверное, просит не спешить, - и тот великодушно
укорачивает шаг.
Что-что, а просить он умеет - это точно. Когда надо, умеет вызвать
жалость, сочувствие. Однако сейчас - и именно сейчас, а не днем или двумя
раньше - его маленькие хитрости не вызывают во мне никакого отклика. Этому
есть серьезные причины: хитрость всегда одна из личин лжи, особенно в его,
Красильникова, положении, а после той большой лжи, на разоблачение которой
потрачено полных четыре недели, маленькая становится неинтересной.
"Что ж, - говорю я себе, - отойди от окна, не смотри. Кто тебе
мешает?" Но что-то удерживает меня на месте. Это не праздное любопытство,
не желание понаблюдать за человеком в тот момент, когда он тебя не видит,
чтобы извлечь из своих наблюдений какую-то пользу (такой прием иной раз
помогает в нашей работе). Нет. В первые дни наши отношения действительно
не выходили за рамки стандартной схемы "следователь - подозреваемый". Но
после бесчисленных и поначалу тщетных попыток понять его, разобраться в
его связях с убитым (в настоящее время Игорь Красильников обвиняется в
убийстве), после разговоров с глазу на глаз, когда он совершенно спокойно,
как заученный текст, слово в слово повторил одно и то же, а каждый день
приносил все новые доказательства его вины, после неопределенного и не
сразу появившегося чувства, что по ту сторону стола сидит не случайно
попавший в беду человек, а человек, совершивший преступление сознательно,
продуманно и теперь так же продуманно и сознательно желавший уйти от
ответственности, - после всего этого интерес к нему стал иным, во всяком
случае, перестал быть сугубо профессиональным.
И вот пришел день, когда все или почти все осталось позади, тот
последний день, которого все мы ждали, последний не в том смысле, что
сегодня закончится следствие по делу, - нет, еще предстоит выполнить ряд
формальностей, - последний потому, что только сегодня мы наконец
располагаем совокупностью неопровержимых доказательств, позволяющих
полностью восстановить картину происшедшего и окончательно отбросить то,
что между собой успели окрестить "легендой Красильникова". Казалось бы,
можно вздохнуть с облегчением и поставить точку, но облегчения почему-то
не было, да и точку ставить, пожалуй, рановато.
С того, теперь уже далекого, январского дня прошел месяц. Много это?
Не знаю. Покажите мне человека, способного в более короткий срок выявить,
что произошло, без единого свидетеля, между двумя людьми, при условии, что
один из этих двух мертв, а другой прекрасно понимает, что его слова
невозможно проверить, - покажите, и я скажу, что он рожден для работы в
следственных органах, а то и пойду к нему в ученики...
Нет, если говорить об эмоциях, то сейчас я скорее испытываю нечто
противоположное любопытству. Это не равнодушие, не безразличие. Может
быть, усталость? Но в таком случае почему бы, в самом деле, не отойти от
окна, не сесть за намертво привинченный к бетонному полу стол, не
разложить на нем бумаги и не закурить в ожидании, пока Красильникова
проведут по двору и поднимут сюда, на четвертый этаж? По всей вероятности,
потому, что все это уже было: и бумаги на столе, и сигарета, дымящаяся в
пепельнице, и мой подследственный, сидящий напротив, сидящий так, как
обычно сидят на этих кованых табуретках - с понуро опущенной головой,