"Арман Огюстен, Луи де Коленкур. Поход Наполеона в Россию " - читать интересную книгу автора

какое дело до этого русским? Испанские дела держат меня вдали от них: вот
чего им надо; и они в восторге от этого. К тому же все интриги испанского
царствующего дома не зависели от моей воли; я вмешался в их дела только
тогда, когда король и его сын примчались в Байонну[19] , чтобы изобличать
друг друга. Я не принуждал Карла IV приезжать туда; он отрекся вполне
добровольно. Что касается Фердинанда, то я не мог положиться на него, зная,
как лицемерны и он сам и его советник, это было ясно, как только я их
увидел вблизи. Ошибся ли я? Время ответит на этот вопрос. Действовать иначе
значило бы упразднить Пиренеи. Франция и история справедливо упрекали бы
меня за это. Да и на что в конце концов обижаются в Европе? Разве Франция,
Англия и Голландия не разделили Испанию при живом короле Дон Карлосе в 1698
г.[20]? Разве этот первый опыт современной дипломатии был встречен такой же
горькой критикой? Разве отвращение к таким делам, которое должно было бы со
всей своей силой заклеймить этот первый пример, помешало другим разделам?
Разве Польша не подверглась такой же жестокой участи? Позволили ли полякам,
как байоннской хунте, дать стране конституцию и выбирать государя? Когда
Людовик XIV принудил одного из наследников Карла V передать наследие этого
государя династии Бурбонов, то чего только не говорили тогда. В самом деле,
это наделало гораздо больше шума! Но после десятилетней войны одно сражение
решило вопрос[21] . Теперешнее дело не будет продолжаться так долго. В
политике все строится и все основывается па интересе народов, на
потребности в общественном мире, на необходимом равновесии государств.
Конечно, всякий объясняет эти великие слова на свой лад, и все же, кто
сможет сказать, что я не действовал в интересах Франции и даже в интересах
Испании? Может быть, скажут, что в политике только дураки не умеют
приводить хороших доводов? Но на сей раз как дураки, так и добросовестные
умники должны будут признать, что я сделал то, что должен был сделать при
том положении, в которое интриги мадридского двора поставили эту несчастную
страну.

Я говорил также с императором об осуществлявшейся им политической системе,
о его позиции в Германии, о его образе действий по отношению к Пруссии, об
оккупации всех крепостей на Одере и, наконец, о том направлении, в котором
развивалась после Тильзита французская система в Германии. Я откровенно
сказал ему, что каждый считает себя находящимся под угрозой, что страх
заставляет молчать маленькие государства, а Австрия по существу прибегает к
оружию лишь под влиянием того страха, который она испытывает так же, как и
все; диверсия, которую представляют собой в настоящий момент события в
Испании, бесспорно кажется Австрии единственным и последним моментом,
остающимся ей для защиты своей независимости; война, которой она нам
угрожает, при том состоянии, в котором Австрия находится, и при ее
одиночестве после стольких поражений может быть только лишь войной
отчаяния.

- Какой же проект мне приписывают? - спросил император.

- Быть единственным властелином, - ответил я.

- Но Франция достаточно велика! Чего я могу желать? Разве с меня
недостаточно дел в Испании и войны против Англии?