"Фрэнк О'Коннор. Патриарх" - читать интересную книгу автора

перемирие и мы остались не у дел, то вдруг почувствовали себя закаленными,
почти взрослыми, умевшими схитрить, склонными прихвастнуть и с легким
презрением относившимся к людям вроде Патриарха, которые, на наш вкус,
были набиты сантиментами. И наши дороги с ним снова разошлись.


IV


Во время грызни из-за Договора несколько наших парней пошли на
собрание. Жалкая говорильня! Сплошные чувства - реки, озера слюнявых
чувств! "Товарищи, мы воевали плечом к плечу... не допустить раскола...
Ирландия есть... Ирландия была... не будем касаться личностей". Сначала
вылез фристейтер и понес какую-то невнятицу на языке своих замшелых
чувств, потом поднялся республиканец и растолковал дело по-своему, так что
фристейтеру пришлось вылезти снова и объяснить, что он вовсе не то хотел
сказать. И тогда один из наших парней подошел к столу и положил на него
револьвер.
Что тут началось! Настоящий сумасшедший дом! Все благочестивые чувства
полетели к чертям! Люди орали, стучали кулаками, обзывали друг друга так,
что сразу и не придумаешь. Мое любопытство было удовлетворено, и я пошел
прочь. В коридоре стоял Майкл Келленен. Мы поздоровались за руку, и я
почувствовал, что у него трясутся руки и пот льет с него в три ручья.
- Да, плохи дела, - сказал он с горечью. - Плохи.
Нам говорили, что мы не сможем прийти к согласию, а теперь делают все,
чтобы это доказать.
- Это было неизбежно, - ответил я.
Я хотел распрощаться с ним, но он позвал меня к себе. В доме у него
теперь было пусто, молодежь его совсем забыла. Я вот тоже давно у них не
был, а мы могли бы о многом потолковать. Ведь есть же, ну конечно есть,
какой-то выход, и мы, конечно же, подадим друг другу руки. (В таком духе
говорили все старики.)
При нашем появлении Эллен сделала вид, будто накрывает стол для ужина,
но она только ждала случая вставить словечко. Стоило Патриарху замолчать,
как она, сцепив на животе руки и задрав подбородок, заняла твердую позицию
у очага и принялась выкладывать свои безоговорочные суждения. А когда
старик пытался вставить слово в защиту молодежи, немедленно его забивала.
- Поверьте мне, мистер Келленен, - говорила она полусочувственным,
полупрезрительным тоном, - поверьте мне, уж поверьте; вы себя не жалеете,
терзаетесь и изводитесь, а из-за чего? Не из-за чего. Из-за дряни.
Хуже, чем из-за дряни. Из-за своры щенков, у которых ни воспитания, ни
морали.
- Полегче, полегче, Эллен, - запротестовал я.
- Да-да, щенков, - повторила она победно. - Гнусных щенков! Мерзких
щенков! Накипь, хрязь, отбросы Ирландии. Вы еще вспомните мои слова. По
благородству души вы не понимаете, кому и чем вы жертвуете. Но когда за
этих подонков палач возьмется - вы вспомните, что я вам говорила.
- Не серди меня, Эллен! - вскрикнул старик с жаром. - Не хочу и слышать
о них ничего дурного. Это прекрасные юноши, добропорядочные, благородные,
- все как на подбор.