"Фрэнк О'Коннор. Единственное дитя (Из автобиографических книг) " - читать интересную книгу автора

большее удовольствие, чем наказывать, так как его глупость превосходила,
если это только возможно, его жестокость; он, по-видимому, считал всех
мальчишек преступниками, необычайно хитрыми и коварными, и каждый раз,
поймав их с поличным, оглашал воздух своим своеобразным Те, Deum: "Хо! Хо!
Хо!", как диктатор, только что истребивший очередной заговор
сторонников свободы.
Что до нашего религиозного образования, то оно никогда не падало ниже
высокого уровня светского, установленного Дауни. К первому причастию нас
готовила богатая пожилая дама с Соммерхилл, в черной шляпке и накидке
вроде той, какую моя бабушка надевала в торжественных случаях. Дауни
приветствовал ее со елащавой любезностью, которую обычно приберегал для
своего непосредственного начальника - приходского священника. Она
приходила в школу со свечой и коробкой спичек и, установив свечу перед
собой на учительском столе, зажигала ее. Затем она клала рядом со свечой
полкроны и, дав нам вдоволь налюбоваться этими приготовлениями, предлагала
отдать полкроны тому, кто продержит один палец - заметьте, только один
палец - над пламенем свечи в течение пяти минут. Потом, оглядев нас всех
внимательным взглядом - явно в ожидании охотников, - она откидывала голову
и говорила: "Вы не боитесь обречь себя на вечные муки в аду, а не хотите
всего пять минут подержать палец над огнем свечи, чтобы заработать
полкроны!"
Кажется, я с радостью обрек бы себя на вечные муки в каком угодно аду
взамен одного дня в этой школе, и одно из немногих горьких воспоминаний,
связанных с моей матерью, это воспоминание о том утре, когда она пыталась
вытащить меня из-под стола, чтобы заставить идти в школу, а я тащил стол
за собой.
С другой стороны, когда благодаря невольной жестокости зубного врача
(об обезболивании при удалении зуба для таких, как я, не могло быть и
речи) я оказывался на свободе, каким праздником было для меня стоять,
посасывая леденец, у подножья Гардинер-хилл, слушать, как другие жертвы
громко, на трех нотах - словно вотвот затянут "Янки Дудль" - распевают
таблицу умножения, и издали ловить взглядом фигуру Дауни, который,
помахивая тростью, расхаживает у входной двериГ Тут даже такой
прирожденный сэр Галахед, как я, не мог не понять, почему во все времена
осененные благодатью способны созерцать страдания осужденных на муки, не
утрачивая и капли своего блаженства. У того, кому удалось, хотя бы на
день, вырваться из ада, не остается времени на сочувствие чужим страданиям.
Рядом с Дауни все другие наставники отступали в тень, как, например,
тот добросердечный учитель, бессердечно прозванный нами Вшивый Том,
который выучил нас прекрасной песне Мура "К музыке", наводившей на мысль,
что, когда мы станем взрослыми, а жизнь наша - тяжелее, такие мелодии
смогут служить нам утешением. В этой атмосфере будущее рисовалось нам
совершенно безнадежным.
И вот однажды появился учитель, который с первой, же минуты потряс мое
воображение. Это был небольшого роста человек, хромой, медленно и с
усилием двигавшийся по классу, но стоило ему захотеть, и он мог летать
между парт, словно на коньках; у него был очень вспыльчивый характер, и
иногда он приходил в, такую ярость, что кровь бросалась ему в лицо. Вот
такой он был, несмотря на свое увечье, - светлый, независимый, чистый. Его
сухощавую фигурку венчала круглая головка и розовое, как у младенца, лицо,