"Эдвард Олби. Все кончено (Пьеса в двух действиях) " - читать интересную книгу автора

или вспоминать? Бередить раны или трусливо бежать от боли? Возможно, лучше
не делать ни того ни другого. Хотя, конечно, что-то делать нужно. Печальнее
всего то, что я столько их перевидела. Женщин, внезапно потерявших своих
мужчин, - они возвращаются туда, где бывали вместе, сидят на верандах,
смотрят по сторонам, будто ждут, чтобы их узнали; можно подумать, что
публика в Каннах та же, что и в тот год, и что сейчас к ним кто-нибудь
подойдет и поздоровается. Они одеваются слишком броско, чего никогда не
допустили бы раньше; в три часа дня на них уже вечерний туалет, и
драгоценности, и грим, который хорош для полутемного бара, а не для яркого
солнца. Заметьте, я говорю не о тех женщинах, которые опустились, махнули на
все рукой, нет, я говорю о женщинах, которые держатся, они живут с
постоянным чувством недоумения, словно что-то не так, только они сами не
знают, что именно. А дело в том, с чем они никак не могут примириться, в том
что настоящее - это не прошлое и что теперь им все нужно решать самим и
некому доверяться. А иногда они ездят группками по три-четыре женщины, и это
еще хуже - маленькие отряды растерянных вдов, говорящих о своих мужьях так,
словно те отправились в клуб или на холостую пирушку. В этом есть какая-то
грубость; неуважение к себе, в конце концов. Я, конечно, уеду. Это я знаю.
Но не туда, где я никогда не бывала. Боль бывает разная, и приехать туда,
где ты была не одна, все-таки должно быть легче, чем туда, где ты уже
никогда не сможешь... Скорее всего, я сделаю так: буду ездить по тем местам,
где бывала раньше, где мы бывали вместе, но как бы со сдвигом, словно не в
фокусе. В Довиль я поеду в октябре, когда там открыт лишь один отель, и в
серые непогожие дни, закутавшись получше, буду подолгу гулять по набережной.
Я проведу неделю в Копенгагене, когда "Тиволи" закрыто, а рождество - в
Венеции, где, как я слышала, в это время всегда идет снег. А может, поеду в
Берлин посмотреть на стену. Мы там были вместе, когда ее возводили. Много
что можно делать и в то же время так мало. (Долгая пауза. С грустью.) А вы
что будете делать?
Жена (после паузы). У меня все по-другому. Я так давно, столько лет
упражнялась во вдовстве, что не знаю, почувствую ли теперь какую-нибудь
перемену. Возможно, что и нет. Моя жизнь устроена, интересна, полезна. Я
давно к ней привыкла и не предполагаю ничего менять. Впрочем, не знаю. Может
быть, я просто все это себе внушила, может быть, я обманываю себя, а на
самом деле, когда это случится, - нынче ночью? Завтра утром? - для меня это
будет такая же неожиданность, как если бы он вдруг очнулся, встал с кровати
и, обняв меня, попросил прощения за все эти годы и взял бы меня назад. Разве
предскажешь? Я только знаю, что хочу почувствовать что-то. Я жду. Но что там
у меня накопилось в сердце, кто знает? С годами ко всему приспосабливаешься,
хотя бы для того, чтобы выжить. Злость, обида, утрата, жалость и ненависть к
себе, одиночество - со всем этим долго жить невозможно, и потому загоняешь
эти чувства поглубже в себя ил" они сами проходят, с уверенностью никогда
сказать нельзя. Самое худшее, что может со мной случиться, - это если я
вообще ничего не почувствую. Если я со всем смирилась. Я вовсе не стоическая
натура, о нет! Я могла бы убить ради своих детей... раньше, когда я их
любила. И он умел заставить меня радоваться или страдать так глубоко и
полно, что я и не думала о том, почему это происходит. Помню, мы были в
Лондоне на одной конференции, и он, конечно, был очень занят... (Пауза.)
Нет, об этом я тоже не хочу говорить. Все же что-то я чувствую. Вот уже
второй раз, как я не могу продолжать.