"Генри Лайон Олди. Иди куда хочешь (Черный Баламут #3)" - читать интересную книгу автора

год уже бьемся!" - сынок потянется сладко и кинет через плечо: "А шо, надо?"
Соседи ему: "Жениться тебе пора, ишь, какой оболтус вымахал!" - он соседям с
ухмылочкой: "А шо, надо?"
Так и прожил всю жизнь, тихо и счастливо. А на месте его погребального
костра первая в мире ашока и выросла...
Беспечальная.
...В небе медленно роилось алмазное крошево звезд. Покой и тишина рука об
руку нисходили на утомленный мир, смолкли хриплые вопли павлинов и скрежет
нахальных цикад, а обитатели леса сонно принюхивались в логовах к далекому
рассвету.
Тихий час.
Мертвый час, тьфу-тьфу, не про нас будь...
Однако кое-кому и здесь явно не спалось.
В двух посохах от настороженной ашоки весело трещал костер, вовсю плюясь
искрами, словно в надежде зашвырнуть на небосвод десяток-другой новых звезд.
Или дотянуться в броске, достать, превзойти все костры мира - и поджечь
наконец вожделенный бархат неба.
Увы, пока что костру-недотепе были суждены исключительно благие порывы.
Зато раскидистые ветви ашоки располагались куда ближе неба, и дерево всерьез
беспокоилось за их судьбу, болезненно морщась скукоженными от жара листьями.
- Хорош дрова-то кидать, Здоровяк, - недовольно проворчали от костра. -
Весь лес мне спалишь.
И пламя на миг отразилось в черных глазах человека, отразилось, суматошно
всплеснуло дымными рукавами - и Медовоокий Агни всем телом метнулся в сторону,
убось собственного отражения.
Словно подернутые золой угли геенны вспыхнули разом, когда служивые
киннары в сотню глоток дунут на присмиревший огонь; словно гибельный цветок Ко
быльей Пасти не ко времени поднялся из океанских глубин; словно... Ф-фух,
почудилось: спит Преисподняя, даруя грешникам глоток передышки, и безмятежны
пучины вод.
Ночь.
Молчание.
Покой и звезды.
Даже не верится, что минутой ранее адским жаром полыхнул взор жилистого
старца в мочальной повязке на чреслах. Эй, обильный подвигами, ты и вправду
глазаст или ночная мара морочит?! Молчит. Не отвечает. Плотно сжаты узкие
губы, будто края зажившей раны. Надежно сомкнуты запавшие веки, как у слепого
от рождения. И загрубелые пальцы в узлах суставов привычно теребят распушенный
кончик седой косы.
Сухой пень-кедряк с плетью серебристого мха.
К чему пню неистовство взора? - оно скорее подходит матерому тигру, в
чьих владениях объявился соперник, нежели мирному отшельнику-шиваиту, каковым
старик, вне всякого сомнения, являлся.
Ночь.
Ночью всякое бывает... даже то, чего не бывает.
- Знобит меня, тезка, - пророкотал совсем рядом глухой бас, и во тьме
заворочалась угловатая глыба. - Ровно с перепою: крепишься, а оно трусит...
Чудное дело! - глыба эта при ближайшем рассмотрении также оказалась
человеком. Надо сказать, человеком весьма завидного телосложения. Своди
чащобного ракшаса-вожака к цирюльнику, подпили клыки, подстриги когти, корми