"Ричард Олдингтон. Все люди - враги " - читать интересную книгу автора

Вместе с ним поисками "изначального" занят и автор, полагая, что лишь тот
приоткроет завесу и среди неуловимых мгновений вечного изменения станет на
почву действительной жизни, кто возродит в себе свое физическое существо и
обретет языческую радость бытия. Замысел книги не только полемичен,
предполагает критику и обличения, не только содержит требование "лучшей и
более полной жизни", но и заключает в себе проект личного благоденствия.
Для всего этого потребовалось обрамление, способное придать частному опыту
значительность и признак всеобщности.
События в романе "Все люди - враги" протекают в двух пересекающихся
плоскостях - реальной и символической. Вступительная глава - совет богов в
обширном мегароне Зевса Олимпийского - связана с философским замыслом и
символическим планом. Эта экспозиция скорбным настроением перекликается с
эпилогом "Смерти героя", где говорится о могилах у разрушенной Трои, о
печальной встрече ветеранов первой мировой войны и беспечном безразличии
молодости к жертвам близкой и далекой истории. Автор оттеняет ее
трагическую основу. Вместе с богами, бессмертными, но не всемогущими, он
вздыхает о разрушенных храмах и оплакивает "запустение мира, который им
хотелось бы превратить в роскошный сад". Боги делают Энтони Кларендона
своим избранником и посылают его на обездоленную землю искать утраченную
красоту и гармонию и указать к ним путь.
Тот, говорил Гольбах, кто чувствует величие своего бога, должен
чувствовать и величие его служителей. Экспозиция романа возвышает Энтони
Кларендона - почитателя языческих богов.
Разгадывая божественные мифы, не следует терять из виду земли. Личность
героя формируется в обстановке тихого и обеспеченного уюта. Легко и
спокойно было лелеять мечтательную восторженность, приятно прислушиваться
к смутному процессу созревания внутренних сил и окутывать поэтическим
флером Щемящее грудь томление. Конечно, наступало время, перемещались или
вовсе пропадали привычные звенья самого близкого окружения, и рушились
наивные представления о неизменности жизни, вечности личного
существования, как и многие другие представления детства. И все же мир
гармонии был так нагляден и всеобъемлющ, что обычные перемены и диссонансы
не колебали его основ. Душевная отзывчивость получала относительную
свободу и самостоятельность, добрые чувства развивались как бы сами собой,
но в условиях исключительных и искусственных, в атмосфере тщательно
оберегаемой теплицы, в полном отчуждении от всего, чем жил большой мир
вокруг. "Никто никогда не говорил Тони, что в Англии существует множество
районов, где дети никогда не видели, как растут растения, где солнце
скрыто вечным дымом, где дождь черен от копоти и жизнь похожа на какой-то
организованный ад". Даже семейные неурядицы не были заметны ему, "гораздо
позднее он догадался, сколько разочарования и неудовлетворенности
скрывалось под насмешливой ироч нией отца и мягкой томностью матери".
Мысли Тони текли в "блаженной истоме", собственно, это были не мысли, а
поэтические созерцания, "вереница непередаваемых ощущений". Можно
представить, как трудно ему было разбираться в общественных проблемах,
когда он столкнулся с ними, и почему он, по его собственному признанию,
туманно излагал свой символ веры. Его воспитывали в принципах любви, добра
и правды; опираясь на них, он пытался строить свою жизнь.
Но как неопределенно и туманно, порой мелко и суетно было то, что
преподносилось ему в виде нравственной нормы. В то же время сколь сильным