"Джеймс Олдридж. Мой брат Том" - читать интересную книгу автора

компромиссов. Из нас троих он больше всего походил на отца, но при этом в
нем уже появилось нетерпимое отношение к тому порядку вещей, который
охраняла общепринятая мораль, все равно - австралийская или английская,
потому что он понемногу приучался смотреть на все с другой, новой точки
зрения. Вероятно, тут сыграл свою роль старый Ганс Драйзер, железнодорожник
из красных, а может быть, просто сказалось время, в которое мы жили: наше
будущее, лишенное перспектив, лицемерие наших политических и церковных
деятелей, кризис внешнего мира - мира, где японцы бесчинствовали в
Маньчжурии, итальянцы применяли газ против абиссинского населения, а
немецкие бомбардировщики превратили Гернику в развалины, пока мистер Иден*
отстаивал благородную позицию невмешательства.
______________
* Иден, Антони - английский политический деятель; в 1935 году стал
министром иностранных дел Англии

Однажды я спросил Тома, что ему так нравится в старике Драйзере и его
политических взглядах, и получил Обезоруживающий своей наивностью ответ:
- Он хочет спасти мир.
- А как? - поинтересовался я. - С помощью своих книжонок, что ли?
- Не знаю, Кит, но только я бы тоже этого хотел.
- Чего?
- Спасти наш окаянный мир.
Я расхохотался, а между тем это было сказано от самой глубины сердца.
Когда Пегги Макгиббон обратила против новоявленного спасителя мира свой
здоровый австралийский (а не католический на этот раз) юмор, Том в качестве
самозащиты еще плотнее замкнулся в своем сосредоточенном упрямстве и этим
лишь сделал себя более уязвимым. На следующее утро, встретив Тома на улице,
Пегги затянула кальвинистский гимн: "Трудитесь, ибо ночь близка...", а
дальше перешла на сочиненный каким-то досужим католиком пародийный текст,
содержавший довольно грубый намек на то, что кальвинисты днем честные люди,
а ночью бессовестные жулики.
Пародия была смешная, но Том возмутился: во-первых, мы вовсе не были
кальвинистами, а во-вторых, уж что-что, а в нечестности Тома никто не мог
упрекнуть. Он не нашелся, что ответить и попросту оставил выходку Пегги без
внимания, но до конца улицы его преследовал ее смех.
Так, на беду, оба они оказались втянутыми в глупейшую и уже не детскую
ссору по воле отца и Локки, для которых это была разведка боем накануне
генерального сражения, неизбежного, если Локки в самом деле совершил поджог.
В сущности, война между ними назревала уже по меньшей мере два года, с
благотворительного карнавала в пользу местной больницы, для которого Локки
смастерил чучело пуританина, придав ему откровенное сходство с моим отцом.
Чучело ехало на повозке, и у него было шесть рук: в одной оно держало
Библию, в другой - корону, в третьей - петлю палача, в четвертой - мешок с
золотом, в пятой - женскую юбку, а в шестой - цилиндр. Шутка была меткая, но
несправедливая, даже нечестная, по мнению отца; ведь он только исполнял свои
профессиональные обязанности, а главное, он не мог на эту шутку ответить.
Привлечь Локки к суду за клевету было бы слишком глупо, и отец это понимал,
даже если и мелькала у него такая мысль. Он только назвал подлецом
председателя благотворительного комитета, допустившего появление чучела на
улицах, перестал с ним разговаривать и даже отказался защищать интересы