"Джеймс Олдридж. Мой брат Том" - читать интересную книгу автора

разу не случалось подраться.

3

Том рос настоящим сорвиголовой - так, по крайней мере, казалось со
стороны, и, пожалуй, я был единственным, кто знал его тайну. Я знал, как он
сам мучается от своего безрассудного озорства, - всем нам, Квэйлам, хорошо
знакомы эти муки протестантской совести. Но совесть Тома никогда не умела
удержать его вовремя. Сколько окон было разбито им в школе словно бы по
какому-то наитию! А однажды он устроил близ дома пожар, от которого на
двухстах акрах выгорело скошенное сено, - не нарочно, разумеется, просто
хотел расчистить площадку для сожжения чучела Гая Фокса (в Австралии
ноябрь - летний месяц). Его нещадно выпороли за это. В другой раз ему
взбрело на ум пропустить живую гадюку через мамин старинный каток для белья,
чтобы сплющить ее и носить в виде пояса. Помню, с катка потом долго не
отмывались черные пятна змеиной крови. Как-то он за пять шиллингов
подрядился взобраться на мачту местной радиостанции и закрепить изолятор на
одной из оттяжек. Верхушка мачты, стометрового деревянного шеста, угрожающе
качалась, пол-улицы собралось внизу и, затаив дыхание, следило за Томом,
пока он благополучно не слез на землю. В десять лет он попался на том, что
воровал пустые бутылки на заднем дворе фабрики безалкогольных напитков, а
потом сдавал их на приемный пункт той же фабрики по пенни за штуку, но
хозяин, Исси Сайон, человек умный, отпустил его, дав только хорошего пинка в
зад. Дважды он убегал из дому и оба раза проводил ночь на Биллабонге, удил
там рыбу, ставил капканы на кроликов. Мать едва не заболела от волнения,
хотя она всегда твердо верила в способность Тома из любой передряги выходить
целым и невредимым, и Том это знал. Его ловили, приводили домой и, после
того как отец "всыплет ему горячих", отправляли спать. Том переносил
наказание терпеливо, без слез, но я знал, что, оставшись один, он втихомолку
плачет, не столько от боли, сколько от обиды. Когда пороли меня, я начинал
вопить благим матом после первого же удара и тем облегчал свою участь; но я
с детства умел идти на компромиссы, а Том этому так и не научился.
Этот другой Том, с горючей, как сухой кустарник, совестью, постоянно
терзался из-за своей необузданности и легкомыслия. Лето, о котором я здесь
пишу, было для него переломным: остались позади драчливые и беспечные
мальчишечьи годы, явилась потребность привести в равновесие две стороны
собственного существа - необузданно-озорную и чувствительно-совестливую. Он
только-только прикоснулся к жизни и ощутил ее трепетное биение,
только-только по-новому посмотрел вокруг себя, и первая сложность, вставшая
перед ним, состояла в открытии, что наш исповедующий равноправие
австралийский городок лишь ждет случая раздавить и стереть в ничто его, как
и всякого другого.
К этому времени Том уже получил все, что мог получить от городской
средней школы. Он давно и без колебаний выбрал для себя профессию юриста, но
об университете не приходилось и мечтать: на это у нас не было денег. И отец
взял его к себе в контору бесплатным помощником "до осени" - как будто можно
было надеяться, что, когда в садах созреют сочные фрукты, а на полях уберут
золотой урожай пшеницы, нечаянная удача вдруг откроет ему заветный путь.
Том понимал, что надежд у него мало. Способный от природы, он, однако,
бездумно тратил школьное время на что угодно, кроме учения, и его