"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора

об этом, совершали иногда ночные набеги на поваров. Это, конечно, нельзя
было квалифицировать как грабеж, поскольку делалось все деликатно и
вежливо.
Я приезжал к Юре, он прихватывал с собой кастрюльку, и вот, на ночь
глядя, с кастрюлькой наперевес, мы направлялись к ближайшему составу с
рестораном. Тихо скреблись в вагонную дверь, дожидаясь, пока она
растворится, и на немой вопрос повара протягивали пустую кастрюльку, говоря
только:
- Батя, шваркни чего осталось, все равно выбрасывать!
Говорил в основном я, а сам Юра, покрываясь от смущения пунцовой
краской, застенчиво протягивал кастрюльку. Ему было чего смущаться - отец
Юры служил начальником тюрьмы, и весь город находился в курсе того, что его
единственный сын учится в Москве на артиста. Узнай случайно
Николаев-старший, что возлюбленное чадо, вместо того чтобы жадно поглощать
знания, ошивается жалостливо с кастрюлькой у вагона-ресторана, пристрелил
бы последнего прямо у вагона вместе со мной, поваром и всем составом.
Пока баловень судьбы сгорал со стыда, я бессовестно торговался с
поваром, еще и укоряя его при этом:
- Чего ж ты, батя, одной гречки напхал, можно было и мясца подкинуть!
И так далее. Мне, в отличие от Юры, стесняться было нечего, мой
разбитной папаня в то время, находясь под следствием, работал грузчиком.
Повар уходил и, как правило, возвращал кастрюльку уже с мясом, кое мой
новоиспеченный приятель, с благодарностью поглядывая на меня, урча и
похрюкивая, поглощал тут же, не отходя, как говорится, от кассы.
В такие минуты я ощущал себя матерью-одиночкой, которая не доедает
сама, но отдает безоглядно и жертвенно последние крохи своему малорослому,
болезненному малышу.

Окунаясь в ностальгию, нельзя не вспомнить о любимом нашем
развлечении - игре под названием "Напарь контролера".
Суть ее была незатейлива как веник - проехать в электричке без билета,
так как в училище нам приходилось добираться именно на этом виде
транспорта. И хоть месячный проездной и стоил всего 80 копеек, покупать его
считалось моветоном, в проще говоря - западло.
Это была давняя традиция и не нам было ее разрушать. Я, по незнанию,
трепыхнулся как-то к кассе, но товарищи одарили меня таким выразительным
взглядом, что я тут же отказался от этой нелепой выходки.
Особенно же согревало наши мятежные души то, что священная традиция
поддерживалась не только снизу, но и сверху - училищные бухгалтеры
прямо-таки с каким-то остервенением выбрасывали пачки приходящих квитанций,
не только не читая их, но даже и не разглядывая.
Росло в нашем дворе грушевое дерево. Толку от него не было, так как
давало оно до издевательства бестолковые плоды - гнилые и червивые. Никому
бы и в голову не пришло есть подобную гадость. Но дерево не трогали - росло
себе и росло. Кто-то из наших придумал историю, происходящую на базаре.
Придумал, чтобы разыграть ее как этюд на уроке актерского мастерства - был
у нас такой предмет. Основной, между прочим. Мне в этой истории отводилась
роль узбека-спекулянта. Чтобы придать ей большую достоверность, я обкарнал
дерево и, собрав полную сумку фруктового дерьма, поехал на занятия.
Контролеры появились неожиданно. Как понос. А появившись - сразу