"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора

завидным постоянством. И тогда я сел за письменный стол. Сел с единственной
целью - отвлечься.
Положил рядом огромную пачку сверкающей бумаги, направил на себя
прохладную вентиляторную струю, глубоко затянулся сигаретой, затем
энергично приподнял ручку и в этом энергично приподнятом состоянии
находился минут сорок, ожидая, пока первая спасительная фраза не придет в
мою порядком взбаламученную голову.
Время от времени я поглядывал на белоснежные, как новобрачная
простыня, листы, мысленно представляя, как они постепенно заполняются
Буковками. Видение приятно успокаивало, однако фраза не шла. Я встал,
прошелся по комнате, еще покурил - все тщетно.
Фраза не приходила. За окном пьяный мужик косил траву.
"Под Толстого косит", - уныло подумал я и снова энергично взялся за
авторучку. Бесполезно.
Почему-то вспомнился Байрон, так мало проживший и так много
написавший. Затем перед глазами немым укором величаво проплыл многотомный
словарь Брокгауза и Ефрона, но добил меня неожиданно появившийся силуэт
публичной библиотеки, в которой, несмотря на ее гигантский размах, так и не
нашлось места для моей книжонки.
И вовсе не по причине того, что дирекция обошла ее своим вниманием, а
лишь потому, что она так и не была написана.
И вдруг что-то произошло. Как будто щелкнул невидимый тумблер, и я,
как на телеэкране, увидел себя.

На дворе стоял 1964 год. Мне исполнилось семнадцать, и я, по велению
своего раздираемого противоречиями сердца, поступил в Кишиневский народный
театр. Условия приема в сей храм художественной самодеятельности были
просты. Хочешь поступать - будешь принят. Не хочешь поступать - не будешь
принят.
Создателем этого уникального организма был Александр Авдеевич Мутафов.
Лет ему было около семидесяти, но он об этом даже не догадывался. Или не
хотел догадываться. Где-то под Тюменью сохла по нему молодая жена Тома, но
он сам толком не помнил - жена она ему, теща, дочка или вовсе малознакомая
женщина. Лицо его смахивало на сильно высохший помидор, из центра которого
неизменно торчала сигарета "Ляна". В народе эти сигареты называли
"атомными", и действительно, когда Мутафов закуривал, невольно хотелось
дать команду: "Газы!"
Еще Авдеич любил дешевый портвейн. Он называл его уважительно -
портвэйн.
За десять лет диктаторства в народном театре Мутафов поставил два
спектакля. Первая пьеса была написана грузинским драматургом или, как
теперь говорят, лицом кавказской национальности Амираном Шеваршидзе.
Называлась пьеса "Девушка из Сантьяго", где в легкой увлекательной форме
рассказывалось о боевых буднях простой кубинской девушки, которая в
несколько часов нанесла американцам такой материальный ущерб, что, вздумай
сегодня Фидель Кастро этот ущерб возместить, Куба бы осталась без штанов. К
счастью для американцев, отважную девушку в конце спектакля звер-ски
замучила батистовская охранка. Не сделай они этого, то и Америка наверняка
бы осталась без штанов. Пьеса безусловно удалась автору, так как была
одобрена спецкомиссией ЦК КПСС и рекомендована к исполнению. Насколько