"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора

Мы любили наших зрителей, где бы они ни находились. И зрители отвечали
нам тем же - они любили нас. И только одно омрачало безоблачное
существование: так любившие нас зрители начинали любить только по окончании
концерта. По окончании. А не до. Они шли не на нас. Они шли на некий
концерт, в котором участвуют некие артисты. Шли просто так, от нечего
делать, от желания убить вечер. Тогда еще ходили на концерты. На все. И на
плохие, и на очень плохие.
Нас с Ромой снедала жажда славы. По ночам снился телевизор "Рубин" и
мы в нем. Не было ночи, чтобы этот кошмар не преследовал нас. Нельзя
сказать, что мы сидели сложа руки. Мы снимали и нас снимали. Но, как
правило, в тех передачах, которые потом тоже снимали. Уже с эфира. Если же
передача, в которой мы по чьему-то недосмотру оказались, все-таки
появлялась в "тиливизоре", то это вовсе не значило, что вместе с передачей
в "тиливизоре" появлялись и мы. Все было совсем наоборот: мы в ней как раз
и не появлялись. Нас вырезали телередакторы и режиссеры. Фантазии их не
было границ - никогда очередная причина не совпадала с предыдущей. То
вырезали из-за отсутствия звука на съемке, который пропадал как раз во
время нашего выступления, а после чудесным образом возвращался обратно, то
портилась пленка, то вырубался свет... Но всему есть предел. Редакторские
фантазии стали иссякать. Более того - они начали повторяться. Мы с Ромой
были глубоко жалостливыми людьми, и дело дошло до того, что сами уже
предлагали работникам эфира и ножниц версии, по которым они тут же, не
сходя с места, могли бы достоверно и необидно объяснить нам очередное наше
отсутствие в только что отснятой программе.
Я думаю, что Бог, наблюдая за нашими мучительными безостановочными
попытками взобраться на проклятый Олимп и видя, как мы, падая, каждый раз
обдираем до крови кожу, испытал некоторую неловкость и переключил красный
свет светофора на зеленый. Мы стали появляться в самых популярных
передачах. Нас начали узнавать. Когда у меня впервые попросили автограф, я
от неожиданности отпрыгнул, приняв за сумасшедшую эту тетеньку с ручкой и
записной книжкой. Мы с Ромой почувствовали первые чуть теплые прикосновения
лучиков славы.
И вдруг все кончилось. Ромка ушел. Нелепая смерть. Всякая смерть
нелепа, но эта казалась мне самой нелепой.
Его выписали из больницы. Он поселился у старушки. Старушка была
одинока, Ромка тоже, и она полюбила его как родного. Она ухаживала за ним,
убирала, готовила ему еду, и он, видя старушечьи старания, тоже по-своему
пытался о ней заботиться, хотя она в его заботе не нуждалась. Это была
железная бабушка. Долгие стояния в очередях за всем, что дают (от куска
колбасы до справки в жэке), сделали ее бессмертной. Лет ей было около
восьмидесяти, но, глядя на нее, становилось понятно, что дева в белом
саване и с косой давно потеряла всякую надежду прибрать ее к себе. Я был
спокоен, я понимал, что железная бабушка разобьется в лепешку, а Ромку
выходит. К сожалению, я ошибся. В одну тяжелую ночь прозвенел звонок, и в
телефонной трубке раздался отчаянный бабушкин голос:
- Ромочка умер.
Я почувствовал, как ноги стали ватными.
- Ромочка умер, - снова сказала она. - Книжку читал, потом вздохнул,
книжку выронил и умер. А книжка на полу валяется.
Я ничего не соображал: